Он явно заслуживал пощечины за то, что в такую минуту думал о себе. Сейчас имело значение лишь то, что Прю не чувствовала боли, остальное было не важно.
Разумеется, ее родные страдали, и очень. Шапелю трудно было даже взглянуть в их сторону. Все они старались заботиться о нем и поддерживать его, насколько хватало сил, но Шапель понимал, что им было за что его упрекать. Вряд ли в глубине души они испытывали к нему добрые чувства, и он задавался вопросом — уж не возненавидели ли они его за то, что он отказался «спасти» Прю, превратив ее в вампира? Такого же как и он сам.
Пришла телеграмма от Молино, который был весьма расстроен последними известиями о здоровье Прю. Он и Маркус посылали ей свои молитвы и наилучшие пожелания, обещая вернуться в Англию как можно скорее. Им пока еще не удалось напасть на след Бишопа, однако Шапеля сейчас совершенно не беспокоили ни Бишоп, ни Сейнт, ни Райн, ни даже Темпл. Да и как могло быть иначе, если женщина, которую он любил, умирала.
Женщина, которую он любил.
Шапель сидел на полу рядом с комнатой Прю, ожидая своей очереди ухаживать за ней. Ее семья распределила между собой дневные часы, однако ночи принадлежали ему одному. Он просыпался как можно раньше, и каждый раз на столе его поджидала маленькая бутылочка с кровью. Шапель не спрашивал, откуда она бралась, и никто не вызвался ему объяснить. Вопреки утверждениям мистера Стокера вампирам вовсе не обязательно наедаться до бесчувствия, чтобы поддержать существование. До тех пор пока в их организме присутствовала человеческая кровь, все было в порядке. Одной пинты обычно хватало на пару дней, если вампир не тратил слишком много энергии. А для того чтобы дежурить у постели Прю, вообще не требовалась энергия.
Шапель подозревал, что бутылочки с кровью приносила Кэролайн, оказавшаяся наиболее восприимчивой к его натуре и потребностям из всей родни Прю, однако ему не хотелось, чтобы она подвергала опасности не только свое здоровье, но и здоровье своего будущего ребенка, делясь с Шапелем своей кровью. Впрочем, Кэролайн вовсе не выглядела ослабевшей, а только глубоко опечаленной.
Дверь в комнату Прю распахнулась, и Шапель тут же вскочил на ноги. Матильда уставилась на него широко открытыми карими глазами.
— Пожалуйста, не надо больше так делать, — произнесла она, поднеся руку к сердцу.
— Извините меня.
Матильда кивнула. Он услышал, как ее пульс постепенно возвращается к норме.
— Да, конечно. Прю зовет вас.
Внутри Шапеля все встрепенулось от радости.
— Она пришла в себя?
Еще один кивок.
— Да. Она очень слаба, но говорит, что не сможет заснуть, пока не повидается с вами. — Глаза Матильды наполнились слезами. — Мне кажется, она… Только не переутомляйте ее, прошу вас.
Она тотчас отвернулась, однако Шапель все же успел заметить, как сестра Прю украдкой вытерла глаза. Ее страх эхом отозвался в его собственной душе. Неужели это конец? Неужели время, отведенное Прю, на исходе?
Он медленно открыл дверь в ее комнату и вошел. Было темно, если не считать лампы на туалетном столике.
— Шапель? — Голос Прю был тихим и тонким. — Это ты?
— Да, — хриплым шепотом отозвался он. — Это я.
Призрачная рука приподнялась вверх.
— Пожалуйста, посиди рядом со мной.
Прю выглядела такой маленькой и хрупкой, лежа в огромной кровати. Ее густые волосы разметались по белоснежной подушке, лицо было почти столь же бледным, с впалыми щеками и темными кругами под глазами. И куда только подевалась его прежняя Прю? Не так давно она говорила, что не хочет, чтобы он увидел, во что превратит ее болезнь, и Шапель ответил, что его это не заботит и он никуда от нее не уедет. Он говорил тогда совершенно искренне, но, Боже правый, как же ему хотелось остановить время — не ради себя, но ради Прю и ее семьи.
Он взял ее руку в свою. Пальцы Прю, крепко вцепившиеся в него, показались ему холодными и костлявыми, и он обхватил их другой ладонью, чтобы согреть.
— Тебе следует отдохнуть, мое сердечко.
Улыбка коснулась ее губ:
— Ты только что назвал меня «мое сердечко»?
Шапель кивнул:
— Да.
— Это так приятно.
В глубине ее карих глаз он увидел прежнюю Прю. Она все еще скрывалась там, внутри иссохшей оболочки.
— Оно всегда будет принадлежать тебе, Прю. Мое сердце.
Ее пальцы крепче сжали его собственные.
— Не всегда. Рано или поздно ты встретишь кого-то еще, кому сможешь его отдать.
В ее тоне не было ни капли укоризны, однако Шапель тут же возразил:
— Нет. Этого никогда не случится.
Она уставилась на него, как мать на непослушного ребенка.
— Ты же бессмертен, Шапель. И неужели больше никому не отдашь свое сердце?
Он наклонился и коснулся ее щеки.
— Не важно, сколько еще я проживу, Прю. Я не перестану любить тебя до тех пор, пока Бог не призовет меня домой.
— Домой. Мне нравится эта мысль. Я возвращаюсь домой, Шапель.
В горле у него встал комок, глаза блеснули.
— Я знаю, любимая.
Слеза скатилась с уголка ее глаза.
— Как бы мне хотелось, чтобы у нас с тобой было больше времени, Шапель. Чтобы мое сердце могло принадлежать тебе подольше.
Шапель только кивнул. Говорить он был не в состоянии.
Прю облизнула губы. Похоже, слова отнимали у нее слишком много сил.
— Я хочу, чтобы ты знал, как много значили для меня эти недели рядом с тобой.
— Не надо слов. — Он не хотел потерять ее ни на миг раньше неизбежного срока.
— Нет, я должна сказать тебе об этом, — с жаром настояла Прю. — Я хочу, чтобы ты знал, как много ты значишь для меня — и какой счастливой ты меня сделал.
— Да, и я тоже был счастлив с тобой, — признался он. — Счастливее, чем за всю свою жизнь.
Ответом ему послужила еще одна улыбка.
— Что ж, я рада это слышать Ты заслуживаешь счастья, Шапель. Гораздо больше, чем сам полагаешь. Бог избрал тебя для особой цели.
По его спине пробежала дрожь.
— Что ты имеешь в виду?
Холодной рукой Прю коснулась его щеки.
— Ты — воин, Шапель. Воин добра и света. Никогда об этом не забывай.
— Прю… — Он мог бы возразить, но какой был в том толк? Пусть она верит в то, что сказала. Он и сам хотел в это верить.
— Ты был послан ко мне не случайно, — продолжала она. — Не знаю, что такого я сделала, чтобы заслужить твою любовь, но я рада, что так получилось.
— Что ты сделала? Прю, это мне несказанно повезло встретить тебя.
