Прю улыбнулась, словно нашла его забавным. Дети и кошки забавные. Он же чудовище, с которым невинным девочкам вроде нее играть не следовало.
Хотя девочкой ее можно было назвать лишь в сравнении с ним. Когда Прю поднялась с места, стало слишком очевидно, насколько она женственна. Шелк цвета слоновой кости облегал изящную грудь, подчеркивал плавный изгиб бедер.
— Вы мне совсем не мешаете, — сказала она. — Пожалуйста, не обращайте на меня внимания и выберите себе что-нибудь почитать.
Но разве можно было не обращать на нее внимания? Как вообще мог кто бы то ни было — пусть даже простой смертный — сосредоточиться на заголовках и содержании книг, чувствуя совсем рядом благоуханную женщину? Но отказ мог показаться ей странным, поэтому Шапель подошел к одной из многочисленных книжных полок и принялся их рассматривать. Однако это не отвлекло внимания Прю, напротив, она облокотилась о ручку кушетки и наблюдала за ним как за весьма занимательным объектом. Шапель тоже принялся следить за ней краешком глаза.
Голова Прю приподнялась.
— Вам было трудно заснуть?
Вопрос звучал вполне невинно, хотя и отдавал излишним любопытством.
— Нет. Я люблю бодрствовать по ночам, как сова. — Пожалуй, это было преуменьшением. — А вы?
Она пожала изящными плечами.
— Мне обычно спится лучше, когда вокруг светло. — Она виновато усмехнулась. — Глупо, не правда ли?
Что-то кольнуло его в грудь, когда Шапель обернулся к ней и заметил ее смущенный взгляд. И куда только подевалась недавняя обольстительница?
— Нет, — отозвался он, покачав головой. — Мне это не кажется странным. Я и сам днем сплю лучше.
Уголки ее губ изогнулись в слабой, неуверенной улыбке:
— Есть что-то в темноте, что внушает мне…
— Беспокойство?
Взгляд больших карих глаз переметнулся на него.
— Да.
Судя по всему, ей не хотелось продолжать разговор на эту тему, а Шапель не собирался и далее ее расспрашивать — иначе она могла вернуться к его привычке бродить по ночам. Он снова принялся рассматривать корешки книг, однако ни одна из них не привлекла его внимания. Куда приятнее беседовать с очаровательной женщиной.
— Вы ищете что-нибудь определенное? — спросила Прю. — Я знаю, где находится почти любая книга в этой библиотеке.
В этом Шапель не сомневался.
— Я подумал, что с моей стороны будет разумно еще раз воскресить в памяти легенды о короле Артуре. Тинтагель ведь полон ими, не так ли?
Она улыбнулась, обнажив ряд ровных белых зубов:
— Да. Знаете, по слухам, он родился здесь.
Шапель кивнул и проследовал за ней к книжной полке на другой стороне комнаты. Несмотря на все его усилия поддерживать между ними подобающее расстояние, ее запах словно поддразнивал его.
— Да, я это знаю.
Прю вынула тонкий томик в кожаном переплете из ряда похожих книг и протянула ему.
— Вот почему в округе из года в год так много поклонников Грааля и охотников за сокровищами.
Шапель с любопытством посмотрел на Прю, одновременно принимая у нее из рук книгу.
— Но вы сами верите в то, что действительно нашли тайник?
Она отвернулась, но он все же успел заметить блеск оживления в ее глазах.
— Да.
— Я уже говорил вам, зачем я здесь, но вы до сих пор так и не ответили, почему вам так не терпится найти Грааль. — Шапель сделал жест книгой в ее сторону. — Вы, как мне кажется, не из тех людей, которые жаждут славы или богатства.
Прю подняла на него глаза, надменно выпятив подбородок.
— Я смогу найти то, что до сих пор не удавалось обнаружить никому другому.
Нет, дело определенно было не только в этом. Грааль значил для нее намного больше. Шапель чувствовал обволакивавшую Прю потребность с такой силой, что у него самого защемило сердце. Ради ее же блага он надеялся, что среди груды развалин был спрятан настоящий Грааль, а не Чаша Крови.
— Женщина, нашедшая Святой Грааль! Думаю, одного этого более чем достаточно, чтобы поставить всех самодовольных ученых и напыщенных священников на уши.
Глаза Прю потемнели.
— Да, безусловно. — И затем, с румянцем на щеках, она добавила: — Разумеется, исключая присутствующих здесь.
Шапель улыбнулся странной улыбкой, будто давно разучился делать это, и рассмеялся. Прю улыбнулась ему в ответ, и он вдруг почувствовал непреодолимое желание наклониться — их сейчас разделяли всего несколько дюймов — и прижаться губами не к ее шее, чтобы ее укусить, а к ее губам, чтобы целовать их и упиваться ими…
Шапель отвернулся.
— Спасибо за книгу. А сейчас, с вашего позволения, я должен вас покинуть.
Глаза Прюденс округлились — глаза ребенка, не желавшего, чтобы его оставляли одного в темноте.
— Вам вовсе незачем уходить.
Ее явное желание находиться в его обществе выглядело трогательным, однако Шапель не собирался уступать.
— При всем уважении, мисс Райленд, мне бы не хотелось, чтобы нас застали вместе, особенно принимая во внимание вашу одежду. — Еще меньше ему хотелось, чтобы его застали в тот момент, когда его клыки будут погружены глубоко в ее нежную плоть.
Прежняя слегка насмешливая улыбка снова коснулась губ Прю. Обиделась ли она на его отказ?
— Уверяю вас, мистер Шапель, ваша добродетель со мной в полной безопасности.
Если это правда, почему карие глаза то и дело украдкой посматривают на расстегнутый воротник его рубашки?
— В данный момент меня заботит не моя добродетель. — Прюденс, по-видимому, действительно не осознавала опасности, грозившей ей.
Она скрестила руки на груди:
— Уж не хотите ли вы сказать, мистер Шапель, что опасность исходит от вас?
Тон Прю казался беззаботным, однако он слышал, как участилось биение ее сердца.
Шапель приблизился к Прю с намеренной неспешностью. Сердце так и подскочило в ее груди, вызвав у него самодовольную улыбку:
— А вы как думаете?
От этого невинного вопроса ее взгляд забегал по нему, словно искры пламени по сухому труту. Когда Прю посмотрела на Шапеля, на щеках ее расцвел румянец.
— Вы меня нисколько не пугаете.
— А мне кажется, что пугаю, но не так, как следовало бы.
Она уставилась на него круглыми от удивления глазами. Пожалуй, они были не совсем карие, ибо каждый раз, когда Шапель в них смотрел, они приобретали различный оттенок зеленого цвета. Губы Прю приоткрылись, однако она не издала ни единого звука. Она казалась такой неестественно спокойной, что могла сойти за статую, и только кровь, согревавшая щеки, напоминала о том, сколько жизни было в этой хрупкой и утонченной девушке.
