Господи, помоги, она надеялась, что не уступила никакой и ни в чем.
Норт вернулся и протянул ей бокал. Вина в нем было на донышке.
— Я не пьяная, Норри. — Будь она пьяной, она бы сейчас тупо сидела и не чувствовала этого пламени, растекающегося внутри. Будь она пьяной, эти мысли ей можно было бы простить. Но в том-то и дело, Октавия чувствовала себя вполне трезвой и понимала, что так думать нехорошо.
Одним глотком он покончил со своим кларетом, запрокинув голову. Она смотрела, как у него на горле задвигалось адамово яблоко. Какое очаровательное горло! Какая прекрасная шея!
— Может, чего-нибудь еще? — спросил он.
— О да. — Тут Октавия поняла, что он имел в виду выпивку. — О нет, спасибо. Наверное, ты прав. Мне достаточно.
Норт нахмурился:
— Тебе плохо?
Хотелось попросить, чтобы он подошел поближе, но язык не поворачивался.
— Н-нет. Все прекрасно. — «Особенно прекрасен ты».
— Уверена? — Норт потер подбородок. Октавии нравилось, что он небрит.
— Ты сегодня красивый.
Он усмехнулся, глаза вспыхнули от удивления.
— Обычно это мужчины льстят женщинам.
Она пожала плечами. Тело уже плохо слушалось, язык — тоже.
— Когда-нибудь ты станешь ангельски красив, Норри.
— Ты побледнела, Ви.
— Возможно. Возможно, я неблагоразумна, но ничего не могу поделать: мне хочется поцеловать тебя, мой дорогой друг.
— Октавия, — отпрянул Норт, — это глупо.
— Слишком поспешно и чересчур категорично. Да, я знаю. Поцелуй меня, Норт. Я хочу вспомнить, какой ты на вкус. Мне не хватало тебя все это время.
Если бы не стол, Норт отодвинулся бы от нее. Никогда в жизни она не испытывала такой благодарности к обычному предмету мебели.
Ну разве еще к кровати Норта двенадцать лет назад.
Обхватив Норта за шею, Октавия потянулась всем телом, приподнялась на цыпочки и припечатала его губы поцелуем.
Он стоял не двигаясь, как статуя, как скала, и все равно Октавии стало намного легче. Неужели она безразлична ему? Нет, не может быть. Он желал ее, но сопротивлялся. Зачем?
Наконец она отстранилась.
— Все стало другим. На вкус ты теперь совсем не такой, каким был в ту ночь.
— Не хватает горечи слез.
— Ах да. — Теперь она вспомнила. — Мы ведь тогда оба разревелись.
Он кивнул:
— Помню.
— Ты был таким нежным, таким ласковым.
— Я был глупым, неумелым и выставил себя полным идиотом.
— Ты был прекрасен. Только это и вспоминай.
Не дожидаясь, пока он начнет спорить, она прижалась к этому большому теплому телу, слушая, как его сердце стучит ей в грудь, чувствуя, как сквозь тонкую ткань платья согревает его тепло. Поднявшись на цыпочки, Октавия, не испытывая ни сомнений, ни сожалений, снова прижалась к нему губами.
Настоящий мужчина — и такой сладкий. Октавия не могла от него оторваться, лаская его языком, покусывая зубами. Она была готова съесть его. И когда у него напряглись руки, Октавия застонала, осознав свою победу. Он откликнулся на ее призыв!
Только, вместо того чтобы еще сильнее прижать ее к себе, Норт вдруг отодвинулся.
Дыхание сбилось, глаза заблестели.
— Не искушай меня, Ви.
Она умышленно прижалась к нему бедрами.
— А тебя можно соблазнить, Норри?
Норт издал горлом какой-то звук. Ей показалось, что он зарычал.
— О черт! Да!
— А что тебя привлекает больше? — Она повела пальцем по его руке. — Возможность переспать или я?
— Ты. Только ты.
Вдруг онемевшими пальцами она принялась расстегивать на нем жилет, а потом резкими движениями стала срывать одежду. Покончив с жилетом, Октавия наткнулась на тонкое полотно рубашки. Выдернув ее из брюк, погладила шелковистую кожу на спине. Норт не остановил, напротив, поднял руки, потянул рубашку и кинул ее на пол.
Он был потрясающе красив. Красив переполнявшей мужественностью. Чувственностью, которая исходила от него. От его вида Октавию заколотила нервная дрожь.
— Вот и прекрасно. — Октавия прижалась губами к его плечу и лизнула солоноватую кожу. — Господи Боже, кто бы мог подумать, что мужчина может быть таким вкусным? — Она руками и губами ощущала его пронзительную сладость, тепло и мягкость. Вместо худого подростка — кожа да кости — перед ней стоял мужчина в полном соку, как сказала бы мать. Но он все равно был ее мальчиком, ее Норри, и голова от него шла кругом сильнее, чем от выпивки и опия.
— Ах, — выдохнула Октавия, прижавшись губами к его горлу, там, где бился пульс, и зашептала с шотландским выговором:
— Какой ты большой и красивый, Норри Шеффилд.
Он выпрямился.
— Не передразнивай меня, Ви.
— Я передразниваю тебя? — Ее тянуло к нему. Она не могла отпустить его от себя. — Я люблю твой шотландский акцент.
На его жестком лице пронзительно выделялись светлые глаза. Любой мог подумать, что это проявление гнева, но только не Октавия. Норт пытался побороть свое влечение к ней. Пытался одолеть ее.
— Я обожаю в тебе все. — Она погладила его выпуклую мускулистую грудь. Жесткие волосы защекотали ладони. — Я обожаю тебя, Норт. И всегда обожала. Ты есть и будешь моим самым дорогим…
— …воспоминанием, — прервал он. — Пообещай мне, что после того, как мы найдем твоего поклонника, ты сделаешь все, чтобы я стал всего лишь твоим воспоминанием. Это необходимо, Ви. И мы оба это знаем.
— Почему? — Октавия поморщилась, услышав свой жалобный голос. — Мы не сможем остаться друзьями, потому что мне повезло уродиться законнорожденной? Это глупо!
Норт отстранил ее на расстояние вытянутой руки, хотя Октавия сопротивлялась изо всех сил.
— Может быть. Но мне так хочется. Ничего хорошего из нашей близости не получится. Во всяком случае, для тебя.
— Норри, ты очень хороший. Помимо всего прочего, ты единственный, кто по-настоящему знает, кто я такая, кому я могу доверить все мои тайны. Единственный, кто никогда от меня не отвернется.
Он был непоколебим, хотя ослабил хватку. Октавия воспользовалась моментом, чтобы придвинуться поближе.
— Да. Но как только все закончится, я уйду.
Норт говорил то, что думал. Ей было больно и от этих слов, и оттого, что он понимал, что причиняет ей боль.
Октавия заглянула ему в лицо. Помяла пальцами его массивное плечо.
— Тогда дай мне то, что я смогу удержать. Что будет напоминать мне 6 Тебе. — Она не могла, не хотела отпускать Норта. Не сейчас. Не сейчас, когда вновь нашла его. Было ли это вожделением или отчаянием, она не знала. Но ей нужно было чувствовать свою зависимость от него, от чего-то доброго, чистого и принадлежавшего только ей. Это была какая-то всепоглощающая жажда.
