— Как это — не важно? Это твой дом. Я должна уйти. Норт не отпустил ее руку. Он заставил себя приподняться и сел рядом, обернув бедра простыней.
— К черту, Ви! Единственный раз не думай о том, что хочется мне, что захочется кому-нибудь еще. Чего хочешь ты? Хочешь вернуться домой, в свою пустую постель, к Спинтону и Беатрис, в высшее общество? Или останешься со мной, здесь, в моей постели, в моем доме?
— Я… — Губы задвигались, но не выдавили ни звука. Будь что будет. Норт выпустил руку Октавии.
— Тогда тебе надо идти. Доедешь в карете Брама.
— Мне не хочется уходить. — Она сказала это низким и хриплым голосом. — Я хочу остаться. В твоей постели.
От этих слов он почувствовал возбуждение, какое не могли дать никакие ласки, никакие эротические фантазии.
— Тогда оставайся.
Их взгляды встретились, и Норт понял, что ей нужно нечто большее, чем просто остаться с ним. Она желала его. Она понимала, что их влечет друг к другу, не намного яснее, чем он. Ей не хотелось копаться в себе, чтобы понять, насколько глубоко ее чувство к нему. Но одно было яснее ясного — он занимал в ее душе такое же место, как и она в его. Много лет она оставалась самым главным человеком в его жизни, главнее, чем братья. И он для нее был главным. Никто не знал о нем больше Октавии, и никто не знал ее лучше, чем он.
Она откинулась на спину и открыла ему объятия. Норт очутился между ее стройных бедер. На этот раз их соединяло не просто физическое влечение, но еще и самое настоящее чувство.
Существовали вещи, которые ни он, ни она не могли облечь в слова, но их тела знали, как действовать, сами по себе. Ее чувство привязанности к нему выражалось в трепете бедер, в том, как она отчаянно цеплялась за него. Схватив Норта за руки, она выгибалась, прижимаясь к нему. Ее тело словно умоляло заполнить пустоту внутри. Она хотела ровно столько, сколько он мог дать. Хотела ровно столько, сколько могла вынести. И он знал, что немного погодя даст ей то, что она хочет.
Что-то такое, что останется с ней навсегда.
Норт целовал ее груди с набухшими розовыми сосками. Не останавливаясь, сдвинулся вниз, добрался до округлых женственных бедер.
Тут на него словно что-то накатило. Он стал ублажать ее ртом и руками. И это тоже был акт любви. Безжалостный, грубый, мучительный. Когда она закричала, содрогаясь от наслаждения, Норт поднялся над ней на руках и вошел в нее. Его не волновали последствия. Разум как будто отключился. Он сосредоточился только на том, чтобы достать до самой ее глубины, чтобы добраться до души Октавии.
Давным-давно он дал зарок, что у него не будет незаконнорожденных детей, и не собирался отступать от него. Если в результате Октавия забеременеет, она сможет выйти замуж за него, а не за Спинтона.
Стиснув зубы, Норт входил в нее настолько глубоко, насколько она могла выдержать. Сцепив ноги у него на талии, она хваталась за его трясущиеся руки. Рана тут же дала о себе знать. Норту было все равно. Октавия прерывисто задышала. Выгнувшись, прижалась к нему. Слабо захныкала. Он еще жестче заработал бедрами. Еще быстрее. Потом вдруг все остановилось. Он перестал дышать, перестал соображать, перестал жить. Вцепившееся в него жаркое жадное тело впитывало в себя его оргазм.
Без дыхания, он рухнул на нее. Господи! Ему казалось, что она сейчас забрала у него десяток лет. А может, добавила?
Все-таки это неправильно. Люди, которых связывает дружба, не должны заниматься любовью. Возможно, сейчас они с Октавией еще раз доказали, что мужчина и женщина не могут быть просто друзьями. Влечение всегда будет создавать сложности.
Куда уж сложнее! Она не хочет ничего менять, но как, черт подери, все может остаться на своих местах? Может, она рассчитывает, что постель вернет их отношения на исходную точку? Только у него это не получится. Нет, получится, но потребует многих сил.
И уж что будет немыслимо трудно, так это вернуть Октавию Спинтону. Она принадлежит ему, и пусть все остальное летит в тартарары. Спинтон ее не получит. Но попытается получить. Можно не сомневаться.
— О чем ты думаешь?
Норт коснулся кончика ее носа.
— О тебе.
Она улыбнулась:
— Наверно, что-нибудь хорошее?
— После этой ночи может быть по-другому?
По выражению лица Октавии Норт понял, что она думает о том же.
— Ты считаешь, он на самом деле хотел убить тебя? Кто этот «он», можно было не выяснять.
— Понятия не имею.
Это могло быть предупреждением. Вероятно, подозрительность, прозвучавшая в голосе Норта или проявившаяся в выражении лица, натолкнула Октавию на какую-то мысль.
— Может, ты тут вообще ни при чем?
— Это нам неизвестно.
Она совсем не глупа, его Ви. Он мог бы попытаться утаить от нее кое-что, но Октавия не всегда жила в золоченой клетке. Она представляла, что происходит на темной стороне жизни. Они оба понимали, что не всегда вещи представляются такими, какие есть на самом деле.
— Я никому не позволю причинить тебе вред.
— Знаю. — Октавия прямо посмотрела ему в глаза. — А я порву на куски любого, кто причинит вред тебе.
Другой поднял бы ее на смех, но Норт прекрасно понимал, что стоит за такими словами. Это не было простым обещанием. Она отомстит за малейшую обиду, нанесенную ему. По крайней мере попытается. Что будет потом, если ее попытка окажется неудачной, об этом ему не хотелось говорить.
— Оставь возмездие мне. — Он перекатился на спину, отстраняясь от Октавии и освобождая больную руку.
Ей не хотелось отпускать его, поэтому она повернулась на бок, оперлась на локоть и заглянула ему в лицо.
— Зачем так рисковать?
Норт закинул здоровую руку за голову.
— Это моя работа.
Октавия потерлась губами о его щеку. Норт порадовался, что побрился, словно специально для того, чтобы ощутить нежность ее прикосновения.
— Можно поменять работу.
— А что я еще умею делать? Может, податься в моряки или в актеры? — Он резко засмеялся. — Представь, как я составляю конкуренцию старине Кину.
[6]
— Можно пойти в политику. Норт скривился:
— Ты что, поверила тому, о нем талдычит Брам? В ответ она насупилась:
— В данном случае, я считаю, он прав. Это намного безопаснее.
— Только скучнее.
До нее вдруг дошло. Он понял это, потому что увидел, как она широко распахнула глаза.
— Не верю, что ты отказываешься только из-за этого. Хочет, пусть верит, не хочет, пусть не верит.
— Терпеть не могу скуку, ты же знаешь, — легкомысленным тоном заявил он.
