Без помех добрались они до Киева и поступили
на двор воеводы, пана Константина Острожского, где имелось большое конское
хозяйство и как раз до зарезу нужны были конюхи. Варлааму с непривычки
трудиться было маетно, ну а брат Григорий чувствовал себя как рыба в воде.
Варлаам вскоре на конюшне соскучился и засобирался идти дальше, тем паче что
несколько злотых припасти удалось (платили у воеводы щедро, беда лишь, что
работать приходилось до седьмого пота). И вот тут-то Григорий сызнова удивил
спутника, ибо сообщил, что ни в какой Иерусалим идти не намерен и вообще более
себя монахом не считает, а желал бы пробраться в Польшу. Для начала он уйдет в
Гощу, попытается пристроиться при дворе пана Гойского, а когда наберется
навыков, необходимых природному шляхтичу, рискнет пробраться в Брачин, ко двору
Адама Вишневецкого, на помощь которого сильно рассчитывает.
– В своем ли ты уме? – спросил
изумленный до заикания Варлаам, забывший даже спросить, а на что Григорию эта
помощь и почему он убежден, что получит ее от Вишневецкого. – Ладно, пан
воевода Острожский католиков смерть как ненавидит, поэтому всех разноверцев
привечает, так что у него служить православному человеку не зазорно. А пан
Гойский – он же кто? Арианин!
[8]
Мыслимо ли тебе, православному человеку, с арианином сойтись!
– Да я сойдусь с чертом либо диаволом,
арианином либо католиком записным, ежели это меня хоть на полшага вперед
продвинет, – с несвойственной ему грубостью ответствовал Григорий. –
С иезуитом пить стану за здравие Игнатия Лойолы, когда буду знать, что после
той чарки обрету то, чего желаю обрести!
Тут Варлаам понял, что мозговая болезнь
Григория усугубилась и скоро доведет его до ереси и полной погибели…
Проще всего было расплеваться с
вероотступником. Варлаам так и поступил бы, когда б не ударили морозы. Тащиться
через всю Украйну – голодному, одетому кое-как, по снегу, без приюта… И ни в
какой монастырь не прибьешься на зимний прокорм: здесь и впрямь православных не
жаловали. Теперь делать нечего, кроме как держаться за Гришку. При нем хоть с
голоду не пропадешь.
И товарищи ушли в Гощу. В ту пору у богатых
панов очень легко было получить работу: слуги приходили и уходили, ну а опытные
конюхи всегда были в цене. Оказалось также, что из Григория получится отменный
псарь. Он был не какой-нибудь гультай
[9],
которому лишь бы время
избыть, – нет, трудился воистину не за страх, а за совесть. У него был
особенный дар врачевать заболевших собак, а свору свою пан Гойский любил чуть
ли не больше, чем иных людей, поэтому очень скоро Гжегош (так Григория называли
поляки) стал незаменим.
И очень скоро Варлаам вовсе перестал узнавать
своего спутника. Из скромного монаха или прилежного конюха тот все больше
превращался в подобие истинного шляхтича – пусть и безденежного, и
неродовитого, и кое-как одетого, даже без карабели, то есть сабли – необходимой
принадлежности истинного шляхтича. По-польски Григорий трещал теперь небось
скорее, чем по-русски. Научился стрелять из лука и арбалета, а также из пистоли
и пищали. Скакал верхом и выделывал разные причуды в седле, что твой татарин!
Даже богатые шляхтичи, наезжавшие в гости к пану Гойскому, скоро прослышали о
небывалой ловкости Гжегоша и не гнушались ввязываться с ним в излюбленные
шляхтой состязания: на лету подбить птицу, да непременно в голову; попасть
пулей или стрелой в написанное на бумаге слово; перепрыгнуть с разбега через
высокий забор; вскочить верхом, не коснувшись луки седла. Гжегош побеждал в
этих состязаниях играючи. Бывало, бросится в седло – и ударится в такой скач,
что чудится: прочие кони словно бы на месте стоят и лишь копытами перебирают.
Но всего больше славы было ему за то, что он стрелял без всякого промаха.
Бывало, заставит кого-нибудь держать между растопыренными пальцами поднятой
руки монету, а сам выстрелит – и в монету попадет. На тридцати шагах промаху не
давал!
Тем слугой, который держал монету, был,
конечно, Варлаам… То есть сначала он отказывался из страха лишиться руки и быть
вовсе застреленным, приняв пулю в голову, но, когда понял, что паны ставят на
выигрыш-проигрыш немалые деньги, начал даже подзуживать Григория ввязаться в
новый спор, который паны шляхтичи на французский манер называли чудно – пари.
Так что скоро у бывших питомцев Чудова монастыря начали множиться злотые, и им
не приходилось больше донашивать пожалованные паном Гойским обноски – разжились
своим собственным платьем. Варлаам прикупил малороссийское одеяние, ну а
Григорий иначе как в польское больше не одевался. Словом, жизнь у Гойского была
вполне сносная, и Варлаам понять не мог, отчего она надоела приятелю. Тот все
же решил исполнить свой замысел и засобирался в Брачин, к пану Вишневецкому.
Поскольку до весны было еще далеко, а Брачин всяко лежал Варлааму по пути в
Святую землю, тот отправился с Гришкою.
Что и говорить, двор пана Вишневецкого их
ошеломил! По сравнению с Брачином жизнь в Гоще показалась тихой и унылой. Пан
Вишневецкий был воистину знатный шляхтич, он владел огромными имениями, жил на
широкую ногу, а потому содержал большой штат слуг. Одни из них были шляхтичи –
дворянского происхождения, они занимали ближайшие к панской особе должности, а
в случае военных действий выходили в поле под панской хоругвью. Другие слуги
все вместе звались либерией и составляли дворню: это были гайдуки, казаки,
хлопцы, горничные и сенные девки и прочая прислуга.
Среди слуг наиглавнейшим был маршалок двора –
дворецкий, который надзирал за порядком службы, принимал новых слуг и увольнял
их, творил меж ними суд и расправу. Одним-двумя слугами больше, одним-двумя
меньше – это не имело никакого значения, тем паче если они пришли со двора
такого уважаемого человека, как пан Гойский. Поэтому после разговора с
маршалком Григорий и Варлаам были без препятствий записаны в реестр княжеского
двора. Их определили в либерию, однако послужить на псарне Григорий толком не
успел: слег в горячке.
В тот день к пану Адаму приехала его родня:
брат Константин с женой Урсулой и сестрой жены, а также отцом обеих дам,
сендомирским воеводою – весьма важным, даром что низкорослым, шляхтичем.
Готовилась охота. Да, это была любимая забава шляхты. Знатный пан не упустит
случая пощеголять своими собаками, соколами да кречетами, ну а гости рады
похвалиться блеском конских уборов, красотой скакуна, а главное – своей
ловкостью и удальством!
