Музыканты перестали играть и подошли поближе.
Между тем Корецкий с довольной ухмылкой
развернул письмо и прочел:
– « Вы много страдаете: я не могу быть
безответною к вашей благородной, искренней страсти. Победите врагов ваших и не
сомневайтесь, что в свое время ваши надежды увенчаются и вы получите награду за
ваши доблести». Охо-хо, москаль! Следует быть осторожным, разбрасываясь нежными
посланиями прекрасных дам! Ведь так очень просто можно сгубить безупречную
репутацию одной недотро…
Корецкий не договорил, а может, и договорил,
но последних слов никто не слышал: их заглушила звонкая пощечина, которую
отвесил ему Димитрий. Бил он от всей души и со всего плеча – молодой шляхтич не
снес удара и рухнул на пол, вдобавок еще несколько отлетев к стене. В следующую
минуту Димитрий проворно шагнул к нему, поставил ногу на грудь поверженного
противника, не давая ему двинуться, потом выхватил из его руки письмо и,
склонившись к лицу все еще не очухавшегося от удара Корецкого, проговорил –
негромко, но отчетливо, так, что слышно было в самом дальнем уголке залы:
– Я вызываю тебя, сударь. Сабли или
пистолеты – что угодно. Немедленно. Сейчас! Прямо здесь!
Вслед за этим он убрал ногу с груди Корецкого,
схватил того за полы и рывком поднял с полу.
– Господа, угомонитесь! Пан Вольдемар,
постыдился бы ты, ведь царевич – наш гость! – воскликнул было Мнишек, но
Корецкий, красный, словно переваренный рак, завопил, уж вовсе не владея собой:
– Пусть этот ублюдок покажет свою
доблесть! Его безумного папашу бил наш великий Баторий – ну а я побью сына!
Надобно сказать, к чести гостей, что никто из
них в эту минуту не приосанился, вспомнив победы Стефана Батория над Иваном
Грозным и расхожее мнение, что, если бы не безвременная смерть неистового
поляка, границы Московии и Польши весьма изменились бы. Все были слишком
обеспокоены развернувшейся непристойной сварой.
Пан Мнишек сокрушенно покачал головой. Пакость
насчет насекомых – это погано, но переживаемо. Потерянное (а скорее украденное
кем-то из слуг, подкупленных Корецким) и прочитанное вслух письмо Марианны –
ужасно. Но куда хуже всего этого, вместе взятого, оскорбление, нанесенное
памяти Ивана Грозного. Теперь Димитрий просто обязан сразиться с Корецким. И
если Мнишек не хочет выставить своего гостя трусом и ублюдком, он не может
остановить дуэль…
А между тем паны, опытные в подобных делах
(ведь в те неистовые времена частенько случались дуэли по поводу и без повода,
и каждый знал, как вести себя при внезапно вспыхнувшей смертельной ссоре), уже
вывалились из залы на улицу и вывели противников. Было решено стреляться –
гостям не терпелось узреть победителя, а рубка на саблях может затянуться.
Мнишек и глазом моргнуть не успел, а уж две
карабели были воткнуты в землю, означая барьеры, и секунданты разошлись к
противникам. Единственное, что радовало в эту минуту воеводу
сендомирского, – что рядом с Димитрием стоял Константин Вишневецкий. Уж
этот по крайности удостоверится, что пистоль Димитрия будет заряжена как надо.
А ведь еще неизвестно, умеет ли москаль вообще стрелять!
И пан Мнишек мысленно схватился за голову,
внешне сохраняя невозмутимость и неподвижность.
Адам Вишневецкий был распорядителем дуэли. С
веселой улыбкой, словно собравшимся предстояло увидеть не смертоубийство, а
некое представление скоморохов или бродячих лицедеев, он развел противников к
барьерам и приказал:
– Сходиться после счета «три», стрелять
при слове «десять»! Господа противники готовы?
«Господа противники» отсалютовали пистолями.
Корецкий тяжело дышал и пытался улыбнуться, Димитрий был наружно спокоен,
только раз или два вскинул глаза к небу. Впрочем, человек внимательный мог бы
заметить, что он взирал вовсе не на Господние пределы, а на верхние окна замка,
словно пытался рассмотреть, наблюдает ли кто-то из домочадцев пана воеводы за
поединком.
– Клянусь слезами Христа… – пробормотал
пан Тадек, хватаясь за рукав пана Казика, чтобы не упасть. – Ну какая тут
возможна дуэль?! Я и то едва стою на ногах, а ведь он только что опрокинул
corda fidelium! Пропал москаль, як пана Бога кохам, пропал…
– Не тревожься, – тихонько фыркнул
пан Казик, поддерживая приятеля. – Лучше посмотри, на каком их поставили
расстоянии. Никак не меньше полусотни шагов. Князь Адам необычайно хитер. Он
вовсе не желает, чтобы двор воеводы обагрился кровью.
– Но ведь они начнут сходиться…
– Начнут сходиться на счет «три», а
стрелять уже на счет «десять». То есть между ними всяко останется не менее
тридцати шагов. Учитывая, что оба пьяны…
– Увага!
[37]
– по-польски выкрикнул князь Адам, поднимая руку с
зажатой в ней шапкой, а потом продолжил по-латыни: – Прима… секунда… терция…
При слове «терция», что означало «три»,
претендент двинулся вперед. Ни он, ни пан Адам как бы не заметили, что
Корецкий-то кинулся к противнику еще на счет «прима»!
Шляхтичи возмущенно вскричали: «Стой! Куда!» –
однако князь Адам и бровью не повел, и ропот возмущения замер. Надо думать,
князь Вишневецкий знает, что делает.
– Кварта… – продолжал
распорядитель. – Квинта… Секста… Септима…
Грянул выстрел! Это Корецкий не дождался
окончания счета. Пуля укоротила перо на магерке москаля, однако тот отмерил под
счет пана Адама еще три размеренных шага, медленно поднимая руку, и спустил
курок не прежде, чем Вишневецкий выкрикнул, взмахнув своей шапкой:
– Децима! Десять! Пли!
Грянул выстрел.
Корецкого отшвырнуло назад, пистолю вышибло из
его руки наземь. Пан Вольдемар со стонами тряс рукой, с ужасом глядя на
противника.
– Оба промахнулись, – вынес приговор
пан Тадек. – Тоже мне стрелки…
– Промахнулся только Корецкий, –
уточнил пан Казик. – А этот москаль его просто пожа…
Он не договорил. Корецкий вскочил и кинулся на
противника, занося кинжал, выдернутый из-за голенища.
Какой-то миг царевич стоял перед ним полностью
безоружный, но тут секундант его, Константин Вишневецкий, выдернул из-за своего
пояса заряженную пистолю и швырнул ему с криком:
– Держи!
Как показалось зрителям, Димитрий непостижимым
образом нажал на курок, едва коснувшись оружия, еще пока оно пребывало в
воздухе, и только потом, после выстрела, поймал пистолю.
Так или иначе, но пуля попала в клинок и
вышибла его из руки Корецкого, а сила выстрела вновь повергла ошалелого
шляхтича наземь.
