Барбара не сомневалась: пан Юрий и господа
иезуиты рады были бы вовсе не выпускать царскую невесту из Польши до тех пор,
пока Димитрий не выполнит всех своих посулов – и еще в придачу десятка других.
Хороший был сделан ход – в ноябре прошлого года обручить Марианну с послом
Афанасием Власьевым, представлявшим московского государя. Теперь Димитрий не
сможет отказаться от Марианны, даже если сонмы красавиц-москвитянок начнут
досаждать ему своей любовью! А слухи такие ходят…
Барбара вспомнила, как на обручении,
проходившем в Кракове чрезвычайно пышно, в присутствии короля, кардинала и всех
сановников, Власьева спросили, не давал ли Димитрий обещаний другим женщинам.
Посол ответил уклончиво:
– Коли и давал, мне про сие неведомо.
А когда вопросы сделались более настойчивы,
вывернулся с неожиданной ловкостью:
– Ну сами посудите, вельможные господа:
кабы обещался государь другой невесте, на что б ему гнать меня в вашу Польшу?!
Не зря ходили слухи, будто посланец русского
царя не столь уж прост и весьма искушен в дипломатических увертках (он начинал
службу еще при Грозном!), даром что рожа у Власьева при этих словах была
совершенно дурацкая. А потом он начал падать крыжем
[2]
наземь всякий раз, когда
упоминалось имя царя Димитрия, обертывал руку платком, прежде чем прикоснуться
к руке Марианны, объясняя, что недостоин касаться будущей государыни
российской, и всячески остерегался, чтобы платье его не коснулось платья
Марианны (в самом деле, исключительно роскошного, из белой парчи, затканной
жемчугами и сапфирами), сердито надувался оттого, что обрученная невеста его
господина, уже почти царица, целовала руки польскому королю, как бы подчеркивая
подчиненное, зависимое положение России от Польши (а ведь всякому русскому
кажется, что должно быть наоборот!), – словом, вел себя как истинный шут
гороховый, смешивший окружающих своими глупыми выходками, и непонятно было,
правду ли он сказал насчет верности Димитрия своим обетам или отвел всем глаза.
Ах, подумала Барбара, природа мужчины такова,
что он не может долго переносить телесное одиночество! С другой стороны, такова
же и природа некоторых женщин. Все дело лишь в том, чтобы уметь прятать концы в
воду. К примеру, о пани Барбаре Казановской никто и слова худого не скажет,
хотя ее плотские аппетиты трудно назвать умеренными, а вот Стефка, Стефания
Богуславская, молоденькая камер-фрейлина панны Марианны, сразу видно, готова
поднять юбки для любого и каждого и даже не заботится скрывать это!
Когда-нибудь такое поведение доведет ее до большой беды, или Барбара
Казановская ничего не понимает в жизни!
Янек Осмольский, притихший было в своих
мечтаниях, вдруг встрепенулся, и по его просиявшему лицу Барбара узнала о
приближении госпожи еще прежде, чем расслышала шелест ее юбок и дробный
перестук каблучков.
Двери отворились. Чуть боком – объемистые
фижмы непомерно распирали юбку – вошла панна Марианна.
Янек сорвал с головы берет и нырнул в
глубочайший поклон.
– Барбара, письмо из Москвы, –
произнесла Марианна, даже взгляда ласкового не бросив в сторону мальчика,
который так и замер, согнувшись и подметая пером пол, словно утонул в своих
нижайших чувствах. – Отец полагает, что теперь мне можно ехать.
Госпожа и ее гофмейстерина понимали друг друга
с полуслова. Барбаре не надо было объяснять, что пан Мнишек дал бы согласие на
отъезд дочери только в одном случае: если бы доподлинно узнал о том, что ей не
угрожают никакие соперницы. Значит, красавица Ксения Годунова удалена от двора.
В цивилизованных странах государи выгодно выдают замуж своих отставленных
любовниц и дают им немалое приданое в знак признательности за былые заслуги на
поле страсти, однако российские цари, дикари по сути своей, все как один
заточают разведенных жен либо отвергнутых наложниц в монастыри. Можно не
сомневаться, что именно эта участь постигла и Ксению. Ходили слухи про ее косы
необычайной красоты… Уж наверняка Ксения теперь рассталась со своими дивными
волосами, чтобы накрыться клобуком.
Очень хорошо! Надо полагать, новое обиталище
дочери Годунова находится далеко от Москвы. Гордая полячка Марианна не
потерпела бы присутствия бывшей соперницы в одном с ней городе.
– А какие чудные подарки присланы отцу и
мне! – радостно воскликнула Марианна. – Чернолисые шубы и шапки,
золотые чарки, осыпанные жемчугами и драгоценными каменьями, булава,
оправленная золотом с рубинами, кони в яблоках, а к ним седла и уздечки,
украшенные золотом и каменьями, а вместо поводов у них злотые цепи, часы в
хрустале с золотой цепью, два ножа, один алмазами осыпанный, другой сапфирами и
изумрудами, два персидских ковра, вытканных золотом, связки сороков самых
лучших соболей…
Да, перечислять подарки жениха Марианна могла
бы долго, ведь это доставляло ей истинное наслаждение. Димитрий был необычайно
щедр к невесте и будущему тестю. Благодаря его щедрости Марианна постепенно
становилась одной из самых богатых шляхтянок Польши… а скоро сделается
богатейшей особой во всей огромной России!
С той стороны, где стоял паж, донесся не то
вздох, не то всхлипывание. Несмотря на свою молодость, Янек уже был искушен в
придворных интригах и умел слышать недосказанное. И сейчас сердце его
разрывалось между радостью за обожаемую госпожу, которую более не будет унижать
неверность обрученного жениха, и горечью оттого, что ей придется-таки ехать в
Россию, чтобы сделаться там женой какого-то туземного господарчика…
Именно что господарчика! Даже в корчмах бьются
об заклад пропившиеся шляхтичи, за кого таки сосватал сендомирский воевода
красавицу-дочь: за истинного ли царевича или за какого-то прощелыгу, обманом
воссевшего на трон?
Декабрь 1605 года, Москва
– Ворота отвори-ить! – раздался
зычный окрик, и два стрельца, дремавшие по обе стороны Никитских ворот,
всполошенно вскинулись.
Ночь темная на дворе, кого и куда понесло? А,
ну понятно… царя нелегкая гоняет.
Сняли засов, растащили в стороны створки, и в
медленно растворившуюся щель по двое промаршировали алебардщики в кирасах и
шлемах. Вышли на площадь, выстроились порядком, салютуя оружием группе
всадников, вырвавшихся из Кремля и на полном скаку помчавшихся к Москве-реке,
где бессонно полыхали костры на берегу: стояла стража возле государевой забавы,
чтобы лихие люди не порушили ее.
