И тут клубы пара, окутывающие брата Григория,
разошлись, и его худощавое, но сильное тело стало вполне видно Варлааму. Ни на
лице – на щеке, ни на теле – возле правой подмышки у него не было ни малых
родинок, ни больших родимых пятен. Еле заметный шрам около шеи да щербинка во
рту – вот и все метины. И, сколь мог различить Варлаам, обе руки у этого
человека были одной длины. Значит, врет он, называя себя Димитрием, ведь
Петровский ясно говорил, что видел царевича в Угличе и слышал про его особые
приметы!..
Вдруг в голове Варлаама словно вздрогнуло
что-то, а потом мысли потекли с небывалой быстротой. Только сейчас, при взгляде
на нового претендента, до него дошло, какая такая несообразность заключалась в
рассказе Петровского. Ведь Григорий – тот Григорий, с которым Варлаам пришел из
Московии! – уверял, что его подменили совсем малолетним – года в два, не
больше. А Петровский, побывавши в Угличе, видел пяти– или шестилетнего
царевича. Именно на его теле были знаменитые родинки, а одна рука была короче
другой.
Но тогда получается, что видел Петровский
подставного ребенка, а не истинного царевича! То есть тот Димитрий, вокруг
которого роятся теперь поляки, словно пчелиный рой вокруг своей матки, и есть
подменыш! А этот, с бледно-голубыми глазами и без родинок… да неужто он и есть
подлинный царевич?!
И в это мгновение вдруг воскресло в памяти
Варлаама некое мимолетное воспоминание… Вечером того же самого дня, когда
Петровский удостоверил личность Димитрия (того, первого… ох, святые угодники,
не сбиться бы, не запутаться бы в этих несчетно расплодившихся сыновьях Ивана
Грозного!), хозяин Петровского, бойкий шляхтич, покидал Самбор и, конечно,
забирал с собой слугу. И Варлаам нечаянно увидел в окошко, как пан воевода
Мнишек давал Петровскому большой кошель денег, а тот кланялся и смиренно благодарил.
Опасаясь, что выгодный жених его дочери
лишится поддержки недоверчивой шляхты, пан Юрий – а по слухам, он великий
штукарь! – мог подстроить это опознание. Мог нанять Петровского, чтобы тот
безоговорочно подтвердил личность царевича и усилил доверие к нему!
Что тот и исполнил. А шляхта, раззадоренная
грядущей трепкой, которую она задаст москалям, ослепленная блеском будущих
богатств, даже и не заметила, насколько не сходятся у Петровского концы с
концами. Ведь каждый видит только то, что хочет видеть, а все эти зажившиеся в
Самборе панки хотели видеть в Димитрии именно царевича, царевича, царевича!
Так что пан Мнишек, желая угодить будущему
зятю, на самом деле оказал ему воистину медвежью услугу. И подвел его под удар…
Особенно теперь, когда появился второй Гришка и второй Димитрий.
– Убей меня пан Бог… – пробормотал
Варлаам, который волей-неволей поднабрался-таки польских словечек. – Что
же это будет?
– Как – что? – заносчиво воскликнул
новый Гришка, брызнув сквозь щербинку слюной. – Я, я истинный царевич, и
ты должен помочь мне изобличить самозванца. Не то…
Светлые глаза его сверкнули лютой угрозой, и
Варлаам невольно загородился шайкой.
У него вдруг отчаянно засаднило обожженные
места. Просто чудо, что сей Гришка не обварил кипятком Варлаамовы детородные
органы. Ох и натерпелся бы он лютой боли! Оно конечно, монаху эти части
естества почти без надобности, а все же годны порою, когда малую нужду надо
справить. Гришка же даже прощения не попросил. Вон какой безумной лютостью
сверкают его бледно-голубые глаза! Дай ему волю, горло перегрызет всем и
каждому, кто ему поперек пути станет!
И тут же Варлаам вспомнил первого Григория.
Того, с кем бежал из Чудова монастыря. Кто кормил его и поил на свои деньги, а
когда их ограбили, безропотно разделял с товарищем голод и холод. Руки у
толстого монаха были воистину как крюки, ничего ими он делать толком не умел,
разве что четки перебирать, молитвенник листать да исправно подносить ко рту
ложку. А Григорий сам работал как проклятый да еще и Варлааму не давал с голоду
помереть. Почитал его, как отца родного. Заботился о нем и тогда, и теперь,
когда судьба его отметила и вознесла в самые высокие выси. Пусть он и не
настоящий царевич… а впрочем, кому сие ведомо, кроме Господа Бога, ибо он
всеведущ? Варлаам же помнит одно: пути Господни неисповедимы, и ежели он
позволил Димитрию овладеть душами панков, готовых отвоевать для него русский
престол, значит, то было угодно Богу. Зачем же мешать промыслу Всевышнего? А
ведь именно это пытается сделать новоявленный Григорий…
Да как мог Варлаам поверить ему хотя бы на
единый миг, хотя бы на мгновение счесть его истинным царевичем? Ведь это любой
и каждый может прийти и назваться Димитрием! Неужто всякому верить?!
Господи, а вдруг ему поверят? Ведь есть люди,
которые будут счастливы поставить первому Димитрию палки в колеса.
Воспользуются появлением этого нового самозванца…
А вот интересно бы знать: не с его ли помощью
покушались недавно на Димитрия подсылы Годунова? По счастью, погиб тогда
Корецкий…
Нет, нового Григория надобно из Самбора
удалить. И чем скорее, тем лучше. Как?.. Проще всего убить, конечно, ведь он и
сам готов убить удачливого соперника!
«Ха! – покачал головой Варлаам. –
Ничего себе – проще всего убить! Для разбойника с большой дороги – это так. А
для монаха, живущего в Божием страхе и почитающего живую жизнь священною, ибо
всякое дыхание славит Господа?» Нет, об убийстве Варлаам не мог и подумать.
Ведь он даже комара-кровососа убить гнушался, не шлепал его на теле своем, а
сгонял широкой ладонью либо сдувал, ибо сказано: «Кто его убьет, тот человечью
кровь прольет!» Ни капли человечьей крови не пролил монах Чудова монастыря
Варлаам Яцкий за всю свою полувековую жизнь – поздно и начинать. Значит,
надобно от сего опасного Гришки избавиться каким-то иным способом.
Но каким же, каким? Как удалить его из
Самбора? Уговаривать бесполезно, добром он не уйдет. Хитростью? Да разве
обхитришь такого!
И тут снова в Варлаамовой голове засновали с
невообразимой быстротой мысли. Он вспомнил, что здешний лекарь – жид, конечно,
ибо все лекари испокон веку жиды, но человек все же хороший и добрый, ибо
встречаются и среди этого племени хорошие и добрые люди! – хвалился
недавно в корчме, что у него есть некое забудящее зелье. Стоит человеку его
выпить – и он на несколько дней начисто забывает, кто он таков есть. И волю
свою совершенно теряет, и можно с этим человеком делать все, что душе угодно.
Скажем, вывести его из Самбора и отвести хоть в Украйну, хоть в саму Россию.
Даже и до Москвы его можно довести, если почаще давать это забудящее зелье… А
то и до Святой земли!
