Дорого зелье стоит, конечно, да ведь благодаря
щедротам Димитрия-царевича у Варлаама набилась тугая мошна. Чай, хватит на
солидный запас питья. А на что ему еще деньги? Пыль это все, пыль и грязь.
Деньги копить – грехи копить. Да и разве жаль хоть самых больших денег ради
друга… особенно если друг твой – законный русский царевич Димитрий Иванович?
Небось в долгу перед Варлаамом не останется – сочтется когда-нибудь, хоть бы
угольками на том свете!
Апрель 1606 года, Россия, Смоленск
– Панове, не сочтите меня монахом, –
пан Мнишек хохотнул, необычайно довольный каламбуром
[43]
, – однако
новых правил нашего путешествия все должны придерживаться неукоснительно.
Воздержание есть тяжелое наказание для мужской природы, я все прекрасно
понимаю, но мы в чужой стране, в которой можно ждать всяческих неожиданностей.
Народ, быть может, и обожает своего нового государя Димитрия, однако к нам
относится иначе. Вы сами видели этих полудиких крестьян, которые мечтают лишь
об одном: как бы стащить у путников что плохо лежит. Они озлоблены против нас,
чужаков, и достаточно самомалейшей искры, чтобы вспыхнул костер, в котором
очень многие могут опалить свои нарядные перышки.
Сендомирский воевода бросил выразительный
взгляд на некоторых шляхтичей, одетых так, словно их вот сейчас, сию минуту
готовы были представить ко двору, а между тем предстоял еще долгий и трудный
путь по невыносимым российским дорогам. А пан воевода теперь убедился, что
слово «дорога» в России чаще всего означает полное ее отсутствие… Убогие
деревни, в которых им доводилось останавливаться на ночлег, тоже не располагали
к роскоши, однако эти глупые панки никак не хотели обрядиться попроще,
продолжали щеголять, как если бы хотели разбить сердца всех встречных красоток.
И разбивали-таки…
Опережая обоз, летела весть о приближении
богатых господ, и все чаще впереди деревенских старост встречать высоких гостей
выходили нелепо разряженные и еще более нелепо нарумяненные молодки и девки,
которые явно желали разбогатеть за счет приезжих.
Были это вдовы, уставшие от безмужья,
неразборчивые девки, гулящие мужние жены, давно заткнувшие супругов за пояс и
плюющие на Божью заповедь «не прелюбодействуй». Вообще говоря, пан Мнишек, сам
великий гуляка и закоренелый грешник, умел быть снисходительным к человеческим
слабостям, однако вчера он увидел, что среди встречающих обоз «жриц любви» одна
или две имели явственно проваленные носы, а еще пара красоток носила на лицах
следы странной сыпи. Мнишек откровенно испугался за здоровье своих подопечных,
а прежде всего – за свое. Всякая зараза прилипчива да переносчива, и что же это
им скажет Димитрий, коли в свите его чистейшей, невиннейшей невесты отыщутся
больные непристойными болезнями?! Как бы не отрекся от брака с Марианной!
Нет, конечно, Димитрий по-прежнему влюблен в
далекую и недостижимую панну, словно мальчишка, он засыпал воеводу, короля и
самого папу письмами, заклиная побыстрее отправить в Россию Марианну, он даже
поляков, желающих воротиться на родину, из Москвы не отпускает, держит их как
заложников приезда невесты! А все же береженого, как известно, Бог бережет, и
Марианна должна появиться в России как жена Цезаря – выше подозрений. И
таковыми же качествами должна обладать ее свита.
Именно поэтому пан Мнишек вводил с нынешнего
дня суровую меру: в лагере не должно быть никаких посторонних женщин! И никто
из панов шляхтичей не должен отлучаться со стоянок. Если же устраиваются на
ночлег в деревне, то шашни с хозяйками или соседками под строжайшим запретом!
Видно было, что господа рыцари недовольны. По
лицам многих из них скользили грозные тени, строптивость так и сквозила из
глаз, и Мнишек который раз пожалел, что не занялся отбором свиты более
тщательно. Но перед отъездом, как всегда, началась такая суматоха и набралось
столько желающих попасть в Россию…
Набралось-таки!
Свита самого пана воеводы, конная и пешая,
состояла из четырехсот сорока пяти человек и четырехсот одиннадцати лошадей. В
свите Марианны было двести пятьдесят один человек и столько же лошадей. Почти
все шляхтичи также имели своих слуг и панков чином поплоше, иной раз их число
доходило до полусотни.
Были здесь также в большом количестве
торговцы, суконщики из Кракова и Львова, ювелиры из Аусбурга и Милана, искавшие
случай и место для выгодного сбыта своего изысканного товара.
Станислав Мнишек вез с собой двадцать
музыкантов и шута из Болоньи, Антонио Риати… Так что ни много ни мало, а около
двух тысяч путников, полных надежд на удачу и наслаждения, хотя и не без
опасений за будущее, двигались к цели – к Москве.
Воевода сендомирский с первого дня постарался
держать это огромное количество народу, как любят говорить русские, в ежовых
рукавицах. Однако уследить за всеми было, конечно, невозможно: ведь в маленьких
деревушках путешественники расселялись на ночлег кто куда. Некоторые ставили
палатки, а из-за царившей кругом грязи воевода особо далеко с надзором за
подчиненными не доходил.
Конечно, в Смоленске было куда лучше, чем во
всех этих Красных, Люблинах, Лубнах… Там для Марианны был воздвигнут особый
дворец, а встречали ее несколько десятков тысяч человек, которые кланялись ей в
пояс. Здесь было все смоленское духовенство с иконами и хлебом-солью. На стенах
обширной крепости Смоленской стояло до двух тысяч стрельцов.
В числе встречающих были князь Василий
Мосальский-Рубец и Михаил Нагой. Против второго Марианна ничего не имела, ведь
он был братом матери Димитрия, а стало быть, его дядей, а вот при виде
Мосальского-Рубца с трудом сдержала ненависть. Ведь именно этот человек в свое
время привел к Димитрию на ложе Ксению Годунову – оставив ее в живых, вместо того
чтобы убить вместе с матерью и братом! О чем думал Димитрий, присылая
Мосальского встретить свою обрученную невесту? Что он хотел дать ей понять? На
что намекнуть?
– О Бог мой, панна, моя дорогая панна,
ради чего вы забиваете свою хорошенькую головку всякой ерундой? –
всплеснула руками Барбара Казановская, когда после долгих расспросов госпожа
наконец-то открыла ей причину своей печали. – Мужчины вообще ни о чем не
думают, разве вы этого не знали?
Марианна задумчиво покачала головой. Димитрий
думал о ней, это несомненно! Разве иначе прислал бы он для своей невесты
пятьдесят четыре белые лошади с бархатными шорами и три кареты с окнами, обитые
внутри соболями. При этом было множество других подарков. И все же
необходимость лицезреть постоянно Мосальского-Рубца была той ложкой дегтя,
которая испортила Марианне всю бочку праздничного меда!
