Прошел день – небеса не слушались. Второй –
оставались безответны. А на третий день к Новгород-Северску пришли двенадцать
тысяч запорожцев. Они привезли с собой пушки, в которых так остро нуждался
Димитрий, и согласились выступить в Комарницкую волость – к новым победам.
Но до побед еще пришлось испытать и горечь
поражений…
Димитрий зажмурился, настолько остро всплыл в
памяти тот разгром под Добрыничами. Дело шло к полной погибели, войско
рассеялось, коня под Димитрием убили, и если бы не Василий Мосальский-Рубец,
который отдал царевичу своего коня, он оказался бы в плену. Сбылось бы
пророчество того скаженного
[49]
шляхтича: мол, сидеть тебе на колу!
Конь Мосальского под Димитрием тоже был подстрелен, но все же вынес седока. И с
тех пор вылеченный коняга содержался в такой чести и холе, что любой человек
позавидует. Разве что тот почет, который оказывался отныне князю Мосальскому,
превосходил почет, оказываемый его коню!
…И вот Димитрий в Путивле. Стоит на городской
стене, смотрит в туманную даль и слушает, как поют поляки в своей церкви,
которую устроили в Путивле с дозволения царя. Димитрий в день Благовещения
подарил в эту церковь образ Богородицы, украшенный по серебряному окладу
дорогими каменьями, а ко дню Пасхи – богатый покров из персидской материи. Но в
то же время приказал привезти из Курска чудотворную икону Божьей Матери,
которая славилась знамениями и исцелениями.
Священники величаво и торжественно обнесли ее
по городской стене; множество народу следовало за ней. И каждый день после
этого обхода Димитрия встречали в православной церкви: он усердно молился пред
иконой и клялся, что отдает себя и свое дело Покрову Пресвятой Богородицы.
Католики его у себя больше не видели. В его
глазах они все теперь были предатели – все, вместе со своим двуличным,
сладкоречивым Богом! Он молился Богу отцов своих… молился, чтобы тот пособил
ему взять победу. Победу, Москву, Марину!
Внезапно Димитрий увидел со стены, что из
туманных облаков вынырнули трое всадников. Ехавший впереди имел вид важного
человека, хотя одет был просто. Угрозы в их продвижении не было никакой, однако
Димитрий все же послал сказать им, чтобы не стреляли, покуда не спросят, что
это за люди. И пока длилось ожидание, он стоял на стене, думал, сопоставлял,
прикидывал, надеялся… И еще прежде, чем прибежал запыхавшийся слуга с
донесением от начальника стражи, Димитрий знал, кто пожаловал к нему в гости.
Да, он угадал верно: это был Петр Басманов. А
если приехал Басманов, то можно было считать, что путь на Москву Димитрию
открыт.
Бог все-таки внял его мольбам!
Апрель 1606 года, Россия, Смоленск
В дверь покоев панны Марианны постучали ближе
к ночи.
Стефка, которая после свидания со своим рыжим
поклонником воротилась чуть жива, с трудом сползла с топчана, на котором должна
была спать.
Ох, Матка Боска, да этот русский просто
сумасшедший какой-то! Разве можно было так мучить бедную девушку?
Самое смешное, что во время этих мучений бедная
девушка ничего против них не имела, а сейчас чуть не плакала от боли. Впрочем,
стоило кое-что вспомнить, как Стефка начинала мурлыкать от удовольствия. Вот
так, стеная и мурлыча попеременно, она доковыляла до двери и пробормотала:
– Кто там? Панна Марианна уже спит!
– Панна Стефания, отвори! –
прошелестел за дверью голос пана Тадека Желякачского, одного из шляхтичей,
состоявших в свите Станислава Мнишка, брата Марианны, и нынче стоявшего на
карауле у дверей государевой невесты. – Есть неотложное дело до нашей
госпожи. Пришла женщина, которая уверяет, что ее хотела видеть панна Марианна!
– Что за женщина? – Стефка чуть до
потолка не подскочила, так внезапно раздался за спиной голос
гофмейстерины. – Кто такая? А ну, отопри, Стефания.
Стефка взялась за щеколду, а когда дверь
распахнулась, невольно отпрянула: в нос ударило крепким духом лесных трав. Этот
терпкий, дурманный аромат источала высокая, статная женщина. В свете факела,
который держал пан Тадек, видно было, что у нее длинные распущенные волосы, молодое
красивое лицо и необычайно яркие зеленые глаза. Тени так и плясали по этому
лицу, потому что факел в руках Тадека ходуном ходил. Шляхтич то ли был до
смерти напуган, то ли просто не в меру возбужден. Да уж, какие взгляды бросал
он на грудь молодой женщины, почти не прикрытую лохмотьями!..
– Ты с ума сошла, бродяжка! –
взвизгнула пани Барбара. – Да как ты смела явиться сюда? И как ты прошла
сквозь охрану?!
– Что мне охрана! – небрежно
хмыкнула незваная гостья. – А пришла я потому, что панна Марианна хотела
меня видеть.
– Тебя?! – Пани Барбара не поверила
ушам. – Когда? Зачем? Откуда ты это взяла?!
– Услышала, – спокойно ответила
девушка. – Услышала ваш с ней разговор о том, что… Ты правда хочешь, чтобы
я слово в слово повторила его при этих людях? Не довольно ли упомянуть, что вы
хотели найти знахарку?
Пани Барбара даже отпрянула и схватилась за
крест, висевший на ее шее.
– Но ведь это чудо… – пробормотала
она. – Истинное чудо!
«Нашли чудо! – едва не фыркнула
Стефка. – Просто-напросто я рассказала обо всем этому русскому, а он
сказал, что поможет горю государевой невесты. Так что чудо – это я. Но если я
скажу обо всем пани Барбаре, вряд ли она примется благодарить меня. Нет уж,
лучше промолчу!»
– Панна Марианна хотела видеть
знахарку?! – фальшиво удивилась она. – В жизни такому не поверю!
Зачем ей?
– У нее… болят зубы, – мгновенно
отовралась Барбара. – Ты умеешь заговаривать зубы? – обратилась она к
зеленоглазой незнакомке.
– О да! – с непостижимой улыбкой
ответила та. – И еще как!
– Ну, тогда пошли, – решительно
сказала Казановская. – А вы оба… – Она повернулась к Стефке и
Тадеку. – Молчите! Поняли? Молчите, не то…
Оба молча кивнули. Шляхтич исчез в коридоре, и
Стефка заперла за ним дверь.
Дверь в спальню панны Марианны тоже закрылась.
Стефка прислушалась к чуть слышному гудению голосов. Невыносимо хотелось
услышать, о чем они говорят! Но только она сделала шаг, как дверь снова
распахнулась и на пороге встала Барбара.
– Смотри мне! – прошипела она, грозя
Стефке пальцем. – Если узнаю, что подслушивала, уговорю воеводу утопить
тебя в первой же реке, через которую будем переправляться, поняла?!
