Димитрий держал в руках письмо короля
Сигизмунда III, начинающееся обращением: «Дорогой брат и великий князь!» Письмо
имело вид крайне жалкий: оно было смято, как если бы русский царь сначала не
сдержал своего гнева, а потом спохватился.
– Но, ваше величество… – начал было
Гонсевский, чувствуя себя весьма неуютно. – Титул императора не применяет
к себе даже сам король польский…
– Что значит – сам?! – глянул на
него Димитрий своими темно-голубыми глазами, и Гонсевскому почудилось, будто из
очей разгневанного царя вылетел поистине адский синий пламень.
– Конечно, сам! – с дрожью в голосе
промолвил Гонсевский. – Вы требуете цесарского титула на том основании,
что предку вашему, киевскому князю Владимиру Мономаху, был дан такой титул от
греческих императоров… Хорошо, пусть так. Но коли и в самом деле так, то титул
императора скорее принадлежит королю польскому, ибо он теперь владеет Киевом.
– Велика важность! – хмыкнул
Димитрий. – Мало ли кто теперь Киевом владеет! Киев – основа земли
русской, он был, есть и останется русским, значит, русский царь и должен
чествоваться кесарем и императором!
Тут покачнулся даже Мнишек, который и
прежде-то отменно владел своим лицом, а уж живучи в Москве, приучился не
показывать вовсе никаких чувств, чтобы, борони Боже, не разозлить кого-нибудь
из русских, которые все как один были до крайности обидчивы. Но сейчас на его
лице невольно отразился тот же священный ужас, который исказил и черты послов.
Как может русский царь говорить такое?! Ведь
это все равно что признаться: рано или поздно он станет добиваться киевского
княжения! О-е-ей, кажется, прав был великий канцлер Замойский, говоривший:
«Ежели ваш Димитрий и впрямь сын Грозного, он никогда не оставит поляков в
покое, вечно будет мстить за то унижение, которое некогда пережил от нашего
Батория. Да ведь ненависть к полякам в крови у каждого истинного русского… и
наоборот. Дружба меж нашими народами возможна лишь на краткое время!» Димитрий,
кажется, и впрямь истинный сын Грозного, и натура отца себя еще покажет! И не
дай Бог никому дожить до того времени!
Замойскому хорошо, он уже помер, но Гонсевский
с Олесницким-то еще живы! И вот видят своими глазами, на своих шеях ощущают,
каков на деле оказался претендент, которого поляки сделали русским царем. Себе
на пагубу…
– Ваш король изволит издеваться надо мной
и именовать Бог весть как, а между тем сестра его, принцесса Анна, прислала мне
шкатулку с драгоценностями – не в подарок, добрые господа, а на продажу.
Видимо, она меня еще ниже великого князя числит, в торговцы определила? –
высокомерно вопросил Димитрий, и польские послы мгновенно вспотели в своих
праздничных кунтушах. – Получается, у польского короля нету злотых, чтобы
порадовать сестру, коли она при иноземных дворах побирается?!
Да, принцесса Анна сотворила большую глупость.
Конечно, шкатулка, которую она прислала, сама по себе великолепна, и камни как
на подбор, однако же почему было не сделать «брату-царю» просто подарок? Нет,
жадность одолела вельможную панну, ибо знала: Димитрий заплатит щедро, он
неравнодушен к предметам роскоши, а Марина – тем паче. Оттого во дворцах их собралось
небывалое количество великолепных предметов, от которых дух захватывало даже у
послов, бывавших при королевских дворах и видевших многое. Сами их новые дворцы
тоже были зрелищем удивительным. Они были выстроены ближе к Москве-реке,
подальше от угрюмых дворцов прежних русских царей. Здесь внутри дверные замки и
гвоздики были позолочены, потолки превосходной ручной работы раскрашены, печки
зеленые, изразцовые, с серебряными решетками, стены покрыты блестящими тканями:
передняя комната, большая, вся была обтянута голубой персидской материей, а на
окнах и дверях висели златотканые занавески; сиденья обиты были черной тканью с
золотыми узорами; столы покрыты златоносными скатертями. За нею были три
комнаты, обитые золотыми тканями с разными узорами в каждой для разнообразия.
Большие сени перед передней комнатой уставлены были всевозможнейшей затейливой
серебряной посудой с разными изображениями птиц, зверей, баснословных богов и
прочего. Неудивительно, что среди такого роскошества прежний бродяга очень быстро
оперился и почувствовал себя вольным на все… даже на отказ от прежних
обязательств, которые были раньше такими прельстительными и манящими.
Гонсевский не раз слышал, что папа римский засыпает русского царя письмами с
требованиями исполнить все данные обещания. Их будто и не существовало никогда.
Иезуиты втихомолку шлют ему проклятия и начинают понимать, что в России им вряд
ли обломится обещанный жирный кус. Он не пошел ни на одну территориальную
уступку, обещанную полякам. Он ведет себя так, словно родился законным сыном
своего отца, а не от седьмой жены, словно вырос на ступеньках трона и получил
шапку Мономаха по праву, а не взял силой и хитростью.
Конечно, он носит польское платье (Димитрий
разумный человек и понимает, что оно гораздо удобнее русского), любит польские
блюда (Марина со слезами уговорила его не подпускать близко к кухне русских
поваров, которые своим искусством уморят и ее, и ее нежных фрейлин, а доверить
приготовление пищи ее кухмистерам, которые умеют сделать лебяжьи ножки на меду
или баранье легкое в шафране так, что от него потом не станет тяжело в желудке,
а на сладкое подадут глазированные груши и мороженое, а не огурцы в меду, от
которых у каждого нерусского человека пучит живот)… Димитрий даже телятину
продолжает есть, вызывая этим какую-то истерическую ненависть
соотечественников! Конечно, Димитрий с удовольствием танцует польские танцы,
которые живее, подвижнее и приманчивее неповоротливых русских плясок. Он гордо
улыбается, когда жену его называют польской нимфой, и не имеет ни малейшего
намерения прятать ее от чужих взоров, держать в терему. Он назвал к себе в
Москву иноземных музыкантов, и те каждый день играют для него, за что его
готовы предать анафеме в каждой церкви! Но русские ничего не понимают! Их
бесит, что Димитрий не таков, как благостные прежние цари, жиревшие на троне и
больше всего охранявшие свое благолепие. А между тем при всей своей непохожести
на предшественников он с каждым днем становится все более русским. Послы давно
подмечали это. Сегодняшняя вспышка из-за титула – всего лишь еще одно
проявление новой натуры Димитрия…
Впрочем, у него осталось одно хорошее
свойство. Русский царь необычайно отходчив. Вот и сейчас – с улыбкою взглянул
на Гонсевского, в которого только что метал громы и молнии, и велел чашнику передать
ему кубок и в него собственноручно налил фряжского вина, какое ему было очень
по нраву.
Кубок был очень красив, истинное чудо работы
итальянских чеканщиков, а поскольку, по обычаю, подарок царю не возвращался, а
забирался домой и считался знаком особого благоволения, Гонсевский не сдержал
широкой улыбки. Во всяком случае, Димитрий небывало щедр!
Гонсевский поднес кубок к губам… и едва не
поперхнулся, услышав подчеркнуто спокойный голос Димитрия:
