И замерла. Там было невыносимо, ослепительно
темно! Когда они бегали тут с Димитрием, у каждого был в руке факел. А теперь…
Почему кажется, что в этой темноте кто-то
затаился? Зачем она пришла сюда? Кто стережет ее здесь?!
– Кто тут? – прошептала Марина, холодея
от звука собственного голоса, который с глухим шелестом отражался от
стен. – Кто?..
И умолкла – такой судорогой стиснуло горло.
Больше она не произнесет ни слова, потому что это слишком страшно.
Марина молчала, но страх не уходил. В щель
между неплотно прикрытой дверью и стеной врывались звуки разгоравшегося мятежа.
Эхо подхватывало их, начинало гонять по подвальным закоулкам, шелестело ими,
словно охапкой сухих листьев. Вскоре Марине почудилось, что со всех сторон на
нее надвигаются люди и они что-то шепчут, шепчут…
Нет, здесь оставаться нельзя. Прежде чем
Димитрий ее отыщет, она не один раз сойдет с ума от темноты, страха,
неизвестности!
А там, наверху, ее не тронут. Кто посмеет
поднять руку на царицу? Это она только в первую минуту растерялась от испуга,
от криков, от исчезновения Димитрия. Надо вернуться, одеться и сказать этим
безумным москалям…
Какое счастье, что дверь осталась открытой и в
нее пробивалась тоненькая полоска света, иначе Марине нипочем бы не найти
выхода из подземелья!
Опять сражение с дверью, опять вопли в
коридоре… Но теперь она увидела тех, кто кричит!
Мужики, московиты. Одетые в простую одежду и
люди более богатые – наверное, дьяки. Все куда-то валом валят, у всех безумные
лица. Марина вжалась в стену. На нее никто не обращал внимания, она тихонько,
бочком-бочком продвигалась к лестнице. По ступенькам вверх-вниз сновали люди.
Закрывая голову руками, бежал какой-то обезоруженный алебардщик, за ним гнались
московиты, свистя и улюлюкая, как на псовой охоте. Мужики вошли в такой раж,
что сшибли Марину со ступенек. Она упала, тотчас вскочила, чтобы не быть
раздавленной их здоровенными ножищами.
– Где их поганая царица? – вдруг
завопили за поворотом. – Подать сюда проклятую еретичку!
Марину точно ожгло кнутом.
Ее ищут! Ее сейчас найдут, схватят, она почти
раздета, ее распнут прямо здесь, на ступеньках, и будут называть курвой
[67]
за
то, что бегает по дворцу полунагая, словно последняя тварь, которая отдается за
деньги!
Чувство собственного достоинства, прежде
подавленное животным страхом, ожило в ней с такой внезапностью, что у Марины
словно крылья выросли. Она побежала по лестнице, не обращая внимания на снующих
туда-сюда людей, на кровь, обагрившую стены и ступени.
– Где царица? Подать сюда царицу! –
неслось со всех сторон, но Марину словно накрыла шапка-невидимка. Никем не
замеченная, никем не остановленная, она воротилась в свои покои – и лицом к
лицу столкнулась с Барбарой, которая тут же схватилась за свою госпожу обеими
руками и замерла, не в силах совладать с переполнявшими ее чувствами. Слезы так
и хлынули из ее глаз, но стоило Марине приказать с привычной холодностью и
непререкаемостью:
– Одеваться! – как Барбара мгновенно
очнулась.
– Стефка! Платье государыни! –
рявкнула она.
Вокруг метались фрейлины, совершенно
обезумевшие от царившего вокруг ужаса и исчезновения государыни. Казалось, даже
ее возвращение не способно привести их в чувство.
Откуда ни возьмись выскочила зареванная
Стефка, умудрившаяся остаться хорошенькой, невзирая на красный нос, мокрые
глаза и распухшие губы. На ней, как и на прочих бестолково метавшихся
фрейлинах, была только рубашка да нижняя юбка, и Марина почувствовала, как ее
переполняет бешенство при виде этих обезумевших телок. О том, что она сама
только что надолго потеряла голову от страха, было благополучно забыто.
– Всем одеться, глупые куры! –
закричала она во весь свой небольшой голосок, который иногда мог быть
пронзительным, будто шутовская дудка, и оглушительным, словно трубы
иерихонские. – Пся крев! Вы что, хотите, чтобы москали прельстились вашими
нагими телами и изнасиловали вас?!
Барбара Казановская и пани Хмелевская, которые
единственные из всех потрудились одеться, спрятали улыбки, несмотря на весь
ужас, царивший вокруг, и переглянулись с гордостью за свою нежную и властную
госпожу. Да, она истинная царица! Кто еще, кроме нее, мог бы так оберегать
достоинство свое и своей свиты?
Между тем Марина с яростью оттолкнула Стефку,
которая дрожащими от страха руками (причем было совершенно непонятно, кого она
сильнее боится – государыни или мятежников) протягивала ей какой-то пышный
наряд. Нашла время выставлять напоказ красоту своей пани, вот же дурья голова!
– Барбара! Подай мне черное платье! Самое
простое! – приказала она и снова рявкнула на Стефку: – Сказано –
одеваться!
Девушек вымело из комнаты как вихрем.
– Барбара, где Мустафа? –
спохватилась Марина о своем арапчонке, подаренном ей отцом. Она выбиралась из
вороха юбок и поворотилась спиной к Барбаре, которая проворно начала шнуровать
лиф ее платья.
– Не знаю, его никто сегодня не видел.
Может быть, спрятался где-то?
– Уж не убили ли, борони Боже? –
пробормотала Марина, морщась, когда пани Хмелевская, расчесывавшая ей волосы,
слишком сильно потянула щеткой. – Да не надо громоздить никаких кренделей,
заплетите косу и сверните узлом, довольно будет на сегодня. Где же бедный
Мустафа? Ведь эти москали почитают его за бесенка, как бы и в самом деле не
убили! Lacrima Christi! А где же Димитрий, где мой супруг? Нет, что нынче за
день, я не могу так много думать, так беспокоиться обо всех сразу!
Она прижала пальчики к вискам, как вдруг
отворилась дверь и в комнату всполошенной стайкой вбежали фрейлины – как и
прежде, почти не одетые.
– Что такое?! – закричали было в
один голос Марина, Барбара и пани Хмелевская, но тут увидели Осмольского.
Янек влетел в комнату вслед за девушками,
одним махом задвинул засовчик и только тогда повернулся к государыне.
– Беда, моя ясная панна, – выдохнул
он. – Беда! Они сюда идут, тебя ищут, прячься! Беги через умывальню,
спасайся!
В ту же минуту враз послышались удары в двери
умывальни и в ту, через которую только что вбежал Янек.
– Бежать некуда… – пробормотала Марина,
чувствуя, что ею опять овладевает ужас.
– Ну, может, обойдется, – с трудом улыбнулся
Ян, видя страх царицы и жалея ее. – Сюда они войдут только через мой труп!
