Он обнажил саблю, отшвырнул ножны, чтобы не
мешали, и стал напротив двери. В ту же минуту грянул залп со стороны коридора,
и от двери полетели щепы. Пронзительно вскрикнула пани Хмелевская и начала
оседать на пол.
– Ванда! Боже мой, Ванда ранена! –
взвизгнула Марина, увидев, что седые волосы фрейлины окрасились кровью. –
Одна из пуль попала в нее!
Марина кинулась к Хмелевской, подхватила ее,
пытаясь удержать, но не смогла и вместе с подоспевшей Барбарой осторожно
опустила тяжелую пани Ванду на пол. Рядом попадали девушки – никто из них не
был ранен, однако они береглись от новых выстрелов, а иных просто не держали от
страха ноги.
И тут вдруг Марина сообразила, что Ян Осмольский
находился еще ближе к двери, чем Хмелевская. Не ранен ли он, не упал ли?
Оглянулась и вздохнула с облегчением. Янек так
и стоял против двери.
И тут же вздох замер в груди Марины. Что это с
Яном? Почему он так наклонился вперед? Почему опирается на свою саблю, вместо
того чтобы держать ее наготове?
Иисусе… он тоже ранен! Пол вокруг него
забрызган кровью! Да ведь Ян сейчас упадет!
В это мгновение раздались торжествующие крики.
Дым от выстрелов рассеялся, и нападающие увидели, что дверь разломана, а из комнаты
им никто не отвечает пальбой. Чьи-то руки просунулись в щели и отодвинули
засов, вернее, просто сорвали его.
Дверь распахнулась. Словно во сне Марина
увидела, как Ян медленно вскинул саблю, покачнулся – и упал под градом
обрушившихся на него ударов клинков, топоров, дубинок.
Он лежал на пути мятежников, и, чтобы
вломиться в комнату, им и впрямь пришлось переступить через его труп. Его
топтали, об него спотыкались, наконец отшвырнули на середину комнаты, к царской
кровати.
Да кто он был для этих нападавших? Просто
какой-то щеголеватый панок, который вздумал было показать геройство, но не
успел поднять карабелю, как оказался застрелен, а после изрублен в капусту.
Голова Осмольского запрокинулась,
остановившиеся глаза обратились к Марине.
Лицо юноши осталось нетронутым, белым,
мраморно-белым, а тело… это была одна сплошная кровавая рана.
Ничего больше не видя, не слыша, Марина упала
на колени рядом с Яном, прильнула к нему, не замечая, что пачкает в крови
платье, отчаянно надеясь отыскать хоть малую искорку жизни в этом изрубленном,
изуродованном теле.
– Янек… – пробормотала онемевшими от
ужаса губами. – Янечек мой ненаглядный! Что ж ты так лежишь, очнись…
Он смотрел молча, мертво; ясные, всегда полные
любви глаза потускнели, а вишневые губы, его губы, которые иногда являлись
Марине в смутных снах, были окрашены кровью. Марина схватила его руку, покрыла
поцелуями… Вот все, что им осталось, им обоим!..
И вдруг звуки окружающего мира вернулись к ней
вместе с грубым окликом:
– Эй, вы, польские шлюхи! Где ваш царь,
где ваша царица?
В то же мгновение какой-то тяжелый ворох
обрушился на нее, и все потемнело вокруг.
– Откуда мне знать, где царь! –
услышала она прямо над собой голос Барбары и завозилась было в душной темноте,
однако получила чувствительный тычок в бок и сообразила, что темный ворох – это
юбки Барбары, которая прикрыла ими царицу, чтобы спрятать ее от толпы, так что
надо сидеть и молчать!
Марина затаила дыхание, замерла, не выпуская
пальцев Яна, странным образом черпая бодрость в прикосновении этой мертвой
верной руки.
– Не знаю я, где царь! – твердила
Барбара. – А царицы здесь нет, она ушла к отцу, там ее и ищите.
– Найдем! – мрачно посулил мятежник
и вдруг захохотал: – Глянь, Никита! Мужики, гляньте! Сколько девок, и все
растелешились! Не нас ли ждете, шлюхи?
– Подите, подите прочь, – испуганно
начала твердить Барбара, и Марина почувствовала, что ее укрытие как-то странно
заколыхалось. – Не троньте меня, побойтесь вашего Бога!
Юбки Барбары начали подниматься, ноги ее
испуганно затопотали. Послышался ее истошный визг, и Марина, на прощание еще
раз стиснув руку Янека, змейкой скользнула вон, к кровати.
Она не чаяла, что этот отчаянный маневр
удастся, но помогло распростертое на полу мощное тело пани Ванды Хмелевской:
под его прикрытием Марина скрылась между пологом и кроватью, забилась в щелку,
словно мышка, не дыша, смотрела на то, что творилось вокруг.
Май 1606 года, Москва, дворец царя Димитрия
Димитрий и Фюрстенберг успели запереть дверь
перед навалившейся толпой, но царь понимал, что это ненадолго. Надо было
бежать, но какой-то миг он стоял, неподвижно глядя на сотрясающиеся двери, а
видя перед собой туманную даль внизу, под крепостной стеной Путивля. Точно так
же, как в тот далекий мартовский день, скакал по ней величавый всадник… только
на сей раз он не стремился к Димитрию, а удалялся от него.
Басманов убит!
– Все же ты покинул меня, а ведь говорил…
до смерти… – словно во сне прошептал Димитрий.
Опомнился, провел рукой по лбу.
Ясность мыслей вернулась к нему, сменив
глубокое замешательство, вызванное потрясением. Он резко повернулся и бросился
к опочивальне, где оставалась жена. Но только сунулся к сеням – и тотчас
отпрянул: по переходам валила толпа, он был отрезан от Марины!
Димитрий вбежал в угловую комнату, где обычно
мылся и откуда было окно в опочивальню. Крикнул:
– Сердце мое, здрада! – и бежал
дальше, потому что и это его убежище было открыто!
Он ничего не мог сделать сейчас для жены,
только умереть подле нее. Но, быть может, если его не будет рядом, ее скорее
помилуют? Или у нее появится возможность скрыться, спрятаться, затаиться до тех
пор, пока Димитрий не покончит с мятежом и не вернется за ней?
В нем еще жила надежда перевернуть ход
событий, переломить их в свою пользу. Но для этого надо было прежде всего
сохранить жизнь, спастись! Не время сейчас было геройствовать, бросаясь с
голыми руками на вооруженных бесчинников, доказывая им, какой ты есть храбрец.
Предсмертный крик Басманова вновь зазвучал в его ушах: «Спасайся, государь!»
По переходам, еще свободным от бунтовщиков,
Димитрий перебежал в другой дворец, слыша за спиной нарастающий гул: по его
следу валили убийцы, словно шла свирепая волна, словно поток, вышедший из
берегов, катился по руслу, словно огонь бежал по запальному шнуру.
Окно! Последний путь к спасению!
Димитрий выглянул – внизу и чуть поодаль
стояли стрельцы на карауле. Они озирались, еще не вполне понимая, что
происходит, а главное, не зная, что делать, кого бить и кого защищать.
До слуха Димитрия донеслись вопли:
