Бельский! Это он на Бельского намекает! Именно
Бельский пристроил во дворец своего родственника Годунова. Именно Бельский
пострадал от его происков вместе с Нагими. Именно Бельского царь Иван
Васильевич перед смертью назначил опекуном Димитрия. Значит, Афанасий говорил о
судьбе царевича с Бельским!
– Да-да… – выдохнула Марья
Федоровна. – И что он сказал?
– Он сказал, что спасать царевича нужно.
И не только он так считает. С ним задумали это и… – Афанасий шепнул что-то,
какое-то имя.
Марья Федоровна, услышав это, недоверчиво
покачала головой.
Афанасий говорит необыкновенные вещи. Значит,
Бельский в сговоре с Романовыми, родственниками покойной царицы Анастасии? Да,
их не может не пугать внезапное возвышение безродного выскочки Годунова!
– Спасать царевича, – пробормотала
она. – Но как?
Брат мгновение молча смотрел на молодую
женщину, и в глазах его вдруг плеснулась такая жалость, что ей стало еще
страшнее, чем прежде.
– Как? – повторила она дрожащим
голосом.
Афанасий склонился к сестре и начал что-то
быстро шептать ей на ухо. Марья Федоровна сначала слушала внимательно, потом
отстранилась и слабо улыбнулась:
– С ума ты сошел?.. Да как же… да мыслимо
ли такое?!
– Трудно сделать сие. Но возможно, –
кивнул Афанасий. – Он уже все продумал. У него есть один родственник, а у
того родственника…
– Да нет же, нет! Мыслимо ли вообще такое
представить, допустить! – перебила Марья Федоровна чуть не в полный голос,
но тут же зажала рот рукой. – Чтобы я… чтобы мой сын…
– А мыслимо ли представить, как ты над
гробом своего сына забьешься? – сурово глядя на сестру, проговорил
Афанасий. – Ты не забывай, Марьюшка: жизнь и смерть царевича – это и наша
жизнь и смерть. Отдадим его Годунову на заклание – все равно что сами головы на
плаху сложим. А подстелем соломки – глядишь, и переменится когда-нибудь наша
участь к лучшему, к счастливому. Я сейчас уйду, а ты сиди думай над тем, что
сказано. Тут ведь и правда дело о смерти или жизни идет.
– Донесут на нас… – слабо простонала
Марья Федоровна, и Афанасий понял, что сестра, по сути дела, уже согласилась с
ним. – Слуги – вороги!
– Откажись от всех, кто тебе не по
нраву, – быстро сказал Афанасий, опасливо косясь на дверь. – В этом
даже Годунов тебе препятствовать не станет. Конечно, есть тут его соглядатаи,
но ништо, даже если ты их от себя удалишь, он в Углич сможет других прислать,
чтобы за нами смотреть. И держись твердо: мол, поеду в карете с царевичем одна!
Все, сестра моя милая, пора мне. Ежели настигнут – тогда уж точно все пропало.
– Господи… – выдохнула Марья Федоровна,
заламывая руки, и Афанасий глянул на нее с жалостью:
– Бедная ты моя! Как мы радовались, когда
царь тебя в жены взял! А выпало слезами кровавыми умываться. Но ничего, попомни
мои слова – будет и на нашей улице праздник! Нам бы только царевича от
неминучей смерти спасти…
Афанасий обнял сестру на миг крепко, крепче
некуда, прижал к себе – и выскользнул за дверь. И в ту же минуту Марья
Федоровна услышала перебор колоколов – начали звонить к вечерне.
Настала пора идти к новому государю.
Впереди шли слуги царя, за ними – Марья
Федоровна и мамка с царевичем на руках, позади – еще двое слуг. Длинные
переходы, отделявшие терем от государевой половины, чудились бесконечными. И пока
царица шла под их темными сводами, ей все более немыслимыми и пугающими
казались намерения брата, Бельского и Романовых. Нет, это невозможно, это
слишком опасно! Она упадет в ноги Федору, она…
Горло перехватило от запаха ладана, донеслось
заунывное пение. Марья Федоровна проходила мимо запертых государевых палат –
Грановитой и Золотой. Здесь ее муж когда-то принимал послов, а теперь по нему
панихиду служат. И ни жену его, ни сына младшего даже не позвали поглядеть на
покойного, отдать ему последнее целование. Да неужто их вот так и увезут в
Углич, даже проститься не дадут? Какое унижение, какое поношение!
Да нет, не посмеют остановить!
Царица шагнула к запертым палатам, но слуга
преградил путь. Голос его звучал почти властно:
– Не сюда, государыня, велено в покои
государя Федора Ивановича пожаловать!
Посмели, значит…
Пререкаться Марья Федоровна не стала – новое
унижение от прислуги терпеть?! – и через несколько мгновений вступила в
небольшую палату, куда одновременно с нею в противоположную дверь вошел Федор.
Вновь пахнуло ладаном, и Марья Федоровна поняла, что молодой царь явился с
панихиды. Глаза его были полны слез, губы дрожали.
Наверняка сейчас он, и всегда мягкий душою,
особенно податлив и покладист. Самое время обратиться к нему со слезным
молением…
Марья Федоровна рванулась вперед, готовая
упасть на колени, но замерла на полушаге: вслед за государем появился Борис
Годунов.
Чудилось, черная птица влетела в покои – враз
и красивая, и страшная. Хищная птица! Темные, чуть раскосые глаза сияли, каждая
черта лица дышала уверенностью и силой, поступь была твердой, властной. Словно
бы не с панихиды, а с торжества он шел, где его чествовали как победителя.
Что ж, так оно и есть. Победитель. Вот он –
истинный царь земли русской!
Федор Иванович целовал и крестил маленького
брата, благословляя его в дорогу, а Марья Федоровна и Годунов стояли друг
против друга, меряясь взглядами. Годунов смотрел снисходительно, уверенный, что
подавил эту маленькую женщину своей внутренней силой. А она…
Вся гордость, угнетенная страхом супружеской
жизни с самовластным и грозным царем, всколыхнулась в ней в это мгновение. Нет,
не упадет она к ногам временщика, не станет молить о пощаде – все бессмысленно.
Человек этот жесток и страшен потому, что наслаждается страданиями слабых. Но Бог
его накажет за это – рано или поздно накажет!
И в этот миг Марья Федоровна поняла, что
готова на все – даже на участие в безумной задумке Бельского, – да, на
все, только чтобы получить возможность еще хоть раз взглянуть в глаза Годунова
и увидеть в них страх. Страх и неуверенность в своей участи!
Она сдержанно простилась с царем и удалилась,
высказав на прощание только одно пожелание – избавиться от прежних слуг и
завести в Угличе новых. Разрешение было дано смущенным, огорченным царем. Если
Борис Годунов и остался недоволен снисходительностью Федора Ивановича, то виду
не подал. Такую малость он мог разрешить опальной царице! Ведь взамен он
получал многое, очень многое… пусть даже и не все, чего желал!
Утром следующего дня все Нагие и царевич
Димитрий вместе с ними удалились в Углич – на семь лет.
