Глава 12
Привязав лошадь к Нюриной калитке, председатель Голубев
поднялся на крыльцо. Нельзя сказать, чтобы он при этом сохранял полное
присутствие духа, скорее наоборот, он входил в Нюрин дом, испытывая примерно
такое волнение, как входя к первому секретарю райкома. Но он еще по дороге
решил, что войдет, и сейчас не хотел отступать от этого своего решения.
Постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, открыл ее. Чонкин
при его появлении испуганно и растерянно зашарил глазами по комнате, ища, куда
бы сунуть пяльцы.
– Рукоделием занимаетесь? – спросил председатель вежливо, но
подозрительно.
– Чем бы ни заниматься, лишь бы не заниматься, – сказал
Чонкин и бросил пяльцы на лавку.
– Это верно, – сказал председатель, топчась у дверей и не
зная, как продолжить разговор. – Так, так, – сказал он.
– Так, не так, перетакивать не будем, – пошутил в ответ
Чонкин.
«Все вокруг да около, уводит в сторону», – отметил про себя
председатель и решил пощупать собеседника с другого конца, затронуть вопросы
внешней политики.
– В газетах пишут, – осторожно сказал он, подходя ближе к
столу, – немцы обратно Лондон бомбили.
– В газетах чего не напишут, – уклонился Чонкин от прямого
ответа.
– Как же так, – схитрил Голубев. – В наших газетах чего зря
не напишут.
– А вы по какому делу? – спросил Чонкин, чувствуя какой-то
подвох.
– А ни по какому, – беспечно сказал председатель. – Просто
зашел посмотреть, как живете. Донесение пишете? – спросил он, заметив на столе
конверт с воинским адресом.
– Да так, пишу что ни попадя.
«До чего же умный человек! – мысленно восхитился
председатель. – И с этой стороны к нему подойдешь, и с другой, а он все равно
ответит так, что ничего не поймешь. Небось высшее образование имеет. А может, и
по-французски понимает».
– Кес кесе, – сказал он неожиданно для самого себя
единственные французские слова, которые были ему известны.
– Чего? – Чонкин вскинул на него испуганные глаза и замигал
покрасневшими веками.
– Кес кесе, – упрямо повторил председатель.
– Ты чего это, чего? Чего говоришь-то? – забеспокоился
Чонкин и в волнении заходил по комнате. – Ты, слышь, это брось такие слова
говорить. Ты говори, чего надо, а так нечего. Я тебе тут тоже не с
бухты-барахты.
– Я и вижу, не с бухты-барахты, – решил наступать
председатель. – Установили тут наблюдение. Дураки-то, думаете, не поймут. А
дураки нынче тоже умные стали. Мы все понимаем. Может, у нас чего и не так, да
не хуже, чем у других. Возьмите хоть «Ворошилова», хоть «Заветы Ильича» – везде
одна и та же картина. А то, что прошлый год сеяли по мерзлой земле, так это ж
по приказу. Сверху приказывают, а колхозник за все отдувается. Не говоря уже о
председателе. А вы тут на самолетах летаете, пишете! – кричал он, распаляясь
все больше и больше. – Ну и пишите чего хотите. Напишите, что председатель
колхоз развалил, напишите, что пьяница. Я сегодня вот выпил, и от меня пахнет.
– Он наклонился к Чонкину и дыхнул ему прямо в нос. Чонкин отшатнулся.
– Да я-то чего, – сказал он, оправдываясь. – Я ведь тоже не
так просто, а по приказу.
– Так бы сразу и сказал – по приказу, – даже как бы
обрадовался председатель. – А то сидит тут, как мышь, бабой замаскировался. А
какой приказ-то? Партбилет положить? Положу. В тюрьму? Пожалуйста, пойду. Лучше
уж тюрьма, чем такая жизнь. Детишек у меня шестеро, каждому по сумке и –
побираться по деревням. Как-нибудь прокормятся. Пиши! – Напоследок он хлопнул
дверью и вышел.
Только на улице он понял все, что натворил, понял, что
теперь-то ему уж точно несдобровать.
«Ну и пусть, – думал он зло, отвязывая лошадь, – лучше уж
сразу, чем каждый день ждать и дрожать от страха. Пусть будет что будет».
В правлении его ожидал счетовод Волков с финансовым отчетом.
Председатель подписал этот отчет не глядя, испытывая мстительное наслаждение:
пусть там даже напутано что-нибудь – теперь все равно. После этого он
распорядился, чтобы Волков подготовил денежный документ на краски и кисти для
диаграммы, о которой говорил ему Борисов, и отпустил счетовода.
Оставшись один, он немного пришел в себя и стал раскладывать
лежавшую на столе груду бумаг. Здесь не было никакого порядка, и теперь
председатель решил разложить бумаги в отдельные кучки в зависимости от их
назначения. Он разложил входящие в одну кучу, а исходящие (которые, однако, не
были отправлены) – в другую. Отдельно сложил финансовые документы, отдельно –
заявления колхозников. В это время внимание его привлек разговор, который он
услышал за перегородкой, отделявшей его кабинет от коридора.
– Когда первый раз в камеру входишь, тебе под ноги кладут
чистое полотенце.
– Зачем?
– А затем. Если ты первый раз, ты через то полотенце
переступишь. А если ты вор в законе, то вытрешь об него ноги и – в парашу.
– Так ведь жалко полотенца.
– Себя жалчее. Если ты через полотенце переступишь, тут тебе
начнут делать… забыл, как называется слово… во, вспомнил: посвящение.
– Это еще чего?
– Для начала пошлют искать пятый угол. Это тебе понятно?
– Это понятно.
– Потом парашютный десант.
– Какой там в камере парашютный?
– Ты слушай…
Голубева этот разговор страшно заинтересовал. И он принял
его близко к сердцу. Он даже подумал, что, может быть, не зря это подслушал.
Может быть, в скором времени ему эти сведения пригодятся. Голоса ему были
знакомы. Голос того, кто спрашивал, принадлежал Николаю Курзову. Голос
отвечавшего был тоже знаком, но чей он, Голубев не мог вспомнить, как ни
старался.
– Парашютный десант делается так. Тебя берут за руки, за
ноги и спиной об пол бросают три раза.
– Так ведь больно, – сказал Курзов.
– Там тебе не санаторий, – пояснил рассказчик. – Ну, а потом
ты уж вроде как свой и вместе с другими участвуешь в выборах.
– Разве и там бывают выборы?
– Выборы бывают даже на воле. Там выбирают старосту. Один
между коленок зажимает билетик с фамилией. Другие по очереди с завязанными
глазами и руками подходят и вытаскивают билетик зубами…
– Ну это можно, – довольно сказал Курзов. – Ничего
страшного.
