Жених и невеста чинно поднялись, как и положено, когда
кричат «горько», посмотрели на гостей, как бы спрашивая глазами, всерьез они
или просто от нечего делать, потом, преодолев смущение, жених сделал руку
крючком, притянул к себе резким движением Нюрину голову и впился своими губами
в ее побледневшие губы. И Чонкин похолодел, сразу вспомнив, где, когда и при
каких обстоятельствах он с ним встречался. И еще бы ему было не вспомнить, если
жених был не кто иной, как кабан Борька, хотя и в вельветовой куртке, и со
значком, и с виду похожий на человека, а все же кабан.
Чонкин хотел закричать людям, чтобы они обратили внимание на
то, что здесь происходит, на то, что кабан целует человеческую девушку, но
кричать было напрасный труд, потому что вокруг стоял такой шум, отовсюду слышалось:
«Горько! Горько!», и даже не «горько», а другое какое-то слово, тоже знакомое
Чонкину. Он повел глазами вокруг и только сейчас осознал со всей ясностью, что
здесь происходит, осознал, что за столом сплошь сидят никакие не люди, а
обыкновенные свиньи, стучат копытами по столу и хрюкают, как и положено
свиньям.
Чонкин закрыл лицо ладонями и опустился на табуретку.
Господи, и что ж это такое происходит, и куда он попал. В жизни не поминал бога
ни разу, а вот пришлось.
Очнулся он от тишины. Отвел от лица ладони. Свиньи со всех
сторон молча смотрели ему в лицо. Они словно ждали от него какого-то действия.
Ему стало нехорошо. Его съежило под этими взглядами. Потом взорвало.
– Ну чего смотрите? Чего смотрите? – закричал он отчаянно,
скользя глазами по этим рылам.
Но слова его не нашли никакого ответа и словно проваливались
в глубокий колодец.
Чонкин перекинул взгляд на соседа. Толстый пятнистый боров в
вышитой украинской рубашке не мигая смотрел на него заплывшими жиром тупыми
глазами.
– Ты, старый кабан, – закричал Чонкин, хватая соседа за
плечи и встряхивая, – ты чего на меня уставился? Что?
Сосед ничего не ответил. Он только усмехнулся и сильными
передними лапами молча оторвал руки Чонкина от своих плеч. Чонкин понял, что
силой тут никого не возьмешь, и опустил голову.
И тут раздался громкий среди тишины голос кабана Плечевого:
– Чонкин, а ты почему же не хрюкал?
Чонкин вскинул голову на Плечевого – о чем это он?
– Ты не хрюкал, Чонкин, – стоял на своем Плечевой.
– Да, он не хрюкал, – солидно, словно желая только
установить истину, подтвердил сосед Чонкина.
– Не хрюкал! Не хрюкал! – на весь зал пропищала молоденькая
свинка, соседка с бантиком возле ушей.
Чонкин, ища спасения, глянул в сторону Нюры, которая одна
среди всех сохраняла в себе еще что-то человеческое. Нюра смущенно опустила
глаза и тихо сказала:
– Да, Ваня, по-моему, ты не хрюкал.
– Интересно, – весело поблескивая глазами, сказал жених Борька.
– Все хрюкают, а он нет. Может, тебе не нравится хрюкать?
У Чонкина пересохло во рту.
– Да и это…
– Что – «это»?
– Не знаю, – промямлил, потупившись, Чонкин.
– Он не знает, – весело пискнула молоденькая свинка.
– Да, он не знает, – с горечью подтвердил боров в украинской
рубашке.
– Не понимаю, – развел лапами Борька. – Хрюкать – это же так
приятно. Это такое для каждого удовольствие. Хрюкни, пожалуйста.
– Хрюкни, хрюкни, – зашептала молоденькая свинка,
подталкивая Чонкина локтем.
– Ваня, – сказала ласково Нюра, – хрюкни, ну что тебе стоит.
Я раньше тоже не умела, а теперь научилась, и ничего. Скажи «хрю-хрю», и все.
– На что вам всем это нужно, – застонал Чонкин, – ну на что?
Я же вам ничего не говорю, хрюкайте, если нравится, только я-то при чем? Я же
все-таки не свинья, а человек.
– Он человек, – пропищала молоденькая свинка.
– Говорит – человек, – удивленно подтвердил боров в рубашке.
– Человек? – переспросил Борька.
Это утверждение Чонкина показалось настолько смешным, что
все свиньи, дружно ударив копытами в стол, захрюкали от удовольствия, а сосед в
вышитой рубашке ткнулся мокрым рылом в ухо Ивана. Тот схватился за ухо, но его
уже не было – сосед, отвернувшись, спокойно его пережевывал, словно это было не
ухо, а, скажем, какой-нибудь капустный лист.
Молоденькая свинка, высунувшись из-за Чонкина, с
любопытством спросила:
– Вкусно?
– Дрянь, – поморщился тот, проглатывая пережеванное.
– Почему ж это дрянь? – обиделся Чонкин. – У тебя разве
лучше?
– У меня свиное, – с превосходством ответил сосед. – Для
холодца незаменимая вещь. Ты, чем болтать, хрюкай давай.
– Хрюкай, хрюкай, – зашептала соседка.
– Хрюкай, тебе говорят, – сказал Плечевой. Чонкин
рассердился.
– Хрю-хрю-хрю, – сказал он, передразнивая свиней. –
Довольны?
– Нет, – поморщился Плечевой, – не довольны. Ты хрюкаешь
так, как будто тебя заставляют. А ты должен хрюкать весело и от всей души, чтоб
тебе самому это нравилось. Ну давай, хрюкай еще.
– Давай, – подтолкнула локтем свинка.
– Хрю-хрю! – закричал Чонкин, изображая на лице своем
чрезвычайный восторг.
– Погоди, – оборвал Плечевой. – Ты только делаешь вид, что
тебе нравится, а на самом деле ты недоволен. Но мы не хотим, чтобы ты делал это
против воли, мы хотим, чтоб тебе это нравилось по-настоящему. Ну-ка, давай-ка
вместе. Хрю-хрю!
Он хрюкал сперва неохотно, но потом постепенно заразился
восторгом Плечевого и сам уже хрюкал с тем же восторгом, от всей души, и на
глазах его появились слезы радости и умиления. И все свиньи, которым
передавалась его радость, захрюкали тоже и застучали копытами, и краснорожая
свинья в крепдешиновом сарафане лезла к нему через стол целоваться.
А кабан Борька вдруг выскочил из своей вельветовой куртки и,
став уже совершенной свиньей, рванул по столу галопом, пронесся из конца в
конец, вернулся обратно и снова впрыгнул в свою одежду. И тут с дальнего конца
стола появились золотые подносы, свиньи подхватывали их и передавали дальше с
копыт на копыта. «Неужто свинина?» – содрогнулся Чонкин, но тут же пришел в еще
больший ужас, увидев, что это совсем не свинина, а даже наоборот – человечина.
