Не обращая на нее никакого внимания, Нинка схватила мешок и
кинулась прочь. Пробежав несколько шагов, остановилась, вернулась, подцепила с земли
тот кусок мыла, который выкладывала баба Дуня, и побежала обратно.
Но тут кто-то схватил сзади мешок.
– Ух ты, вражина! – замахнулась Нинка, думая, что это баба
Дуня. Но, обернувшись, увидела перед собой Мишку Горшкова, за которым стояла
Тайка.
– Не спеши, – улыбнулся Мишка. – Давай поровну.
– Щас поровняю, – сказала Нинка, дергая мешок к себе. –
Спешу, аж падаю.
– И-ии! – завизжала Тайка и вцепилась в Нинкины волосы.
– Грабют! – вскрикнула Нинка и двинула Тайке ногой в живот.
А из-за огорода Степана Фролова уже надвигалась огромная толпа, во главе ее
стремился Плечевой и размахивал над головой колом, выдернутым из чьего-то
забора.
Глава 9
Когда председатель Голубев, парторг Килин, а за ними и
Чонкин прибыли к месту происшествия, глазам их предстало неповторимое зрелище.
Участники митинга, сбившись в один клубок, представляли собой многоголовую,
многорукую и многоногую гидру, которая гудела, дышала и шевелила всеми своими
головами и конечностями, как бы пытаясь вырвать что-то из собственного нутра.
Отдельные люди были заметны частично и лишь в перепутанном виде. У председателя
колыхнулись на голове редкие волосы, когда он увидел у вылезавшего из кучи
Степана Фролова женские груди, которые при дальнейшем рассмотрении оказались
принадлежащими Тайке Горшковой. Две разведенных в стороны ноги в парусиновых
сапогах стремились втянуться обратно, а третья с задранной штаниной, босбя,
торчала вертикально в виде антенны и на ней от щиколотки до колена синела
размытая временем бледная татуировка: «правая нога».
Грустная эта картина дополнялась собаками, которые,
сбежавшись со всей деревни, носились вокруг общей неразберихи и отчаянно лаяли.
Среди них Чонкин, к удивлению своему, заметил и кабана Борьку, который бегал,
хрюкал и визжал больше всех, словно пытался показать себя самой главной
собакой.
Друга своего и соседа Гладышева Чонкин нашел неподалеку,
стоящим над схваткой. Заложив руки за спину, с болью за своих односельчан
наблюдал Кузьма Матвеевич вскипевшие страсти.
– Вот, Ваня, тебе наглядное доказательство, от кого
произошло это животное, которое горделиво называет себя человеком.
Гладышев посмотрел на Чонкина и грустно покачал головой. Тут
гидра выплюнула к ногам селекционера полураздавленный кусок мыла.
– Вот из-за чего люди теряют свой облик, – указал Гладышев
на предмет всех несчастий и брезгливо поддел его носком сапога.
И пошел прочь, подталкивая объект своего презрения ногами,
как бы в научной рассеянности. Но не прошел он и пяти шагов, как сбоку вывернулся
какой-то мальчишка, подхватил на бегу этот жалкий кусок и, уклонившись от
жесткой руки селекционера, кинулся наутек.
– Вот она, наша молодежь, – сообщил Гладышев, вернувшись к
Чонкину, – наша смена и наша надежда. За что боролись, на то и напоролись. На
страну нападает коварный враг, люди гибнут за родину, а этот шкет последний
кусок рвет у старого человека.
Гладышев тяжело вздохнул и надвинул шляпу на лоб, напрасно
ожидая от судьбы очередного подарка.
Глава 10
После минутной растерянности Килин и Голубев вступили в
неравный бой с несознательной массой. Посоветовав парторгу зайти с другой
стороны, председатель очертя голову ринулся в свалку и через некоторое время
выволок наружу Николая Курзова в изорванной рубахе с прилипшим к плечу ошметком
мыла и головой, убеленной зубным порошком.
– Стой здесь! – приказал ему Иван Тимофеевич и нырнул опять
в кучу, но, добравшись до самого дна, нашел там все того же Курзова уже не
только в разорванной рубахе, но с расквашенным носом и четким отпечатком чьего-то
сапога на правой щеке.
Несмотря на обычную мягкость характера, Голубев рассвирепел.
Вынырнув с Курзовым на поверхность, он подвел его к Чонкину и попросил:
– Ваня, будь друг, посторожи. Если что, сразу стреляй, я
отвечаю.
Председатель третий раз кинулся к гидре, и она его
поглотила.
Курзов, поставленный под охрану, сразу же успокоился, никуда
больше не рвался, стоял, тяжело дыша и трогая пальцем распухший нос.
А Чонкин искал глазами Нюру, которая была где-то там, в этой
свалке, и нервничал, боясь, что ее задавят. И когда перед ним мелькнуло
знакомое платье, Чонкин не выдержал.
– На, подержи. – Он сунул винтовку Курзову и подбежал к
свалке, надеясь, что ему удастся схватить и вытащить Нюру. Тут кто-то сильно
толкнул его в бок. Чонкин пошатнулся и оторвал от земли одну ногу, пытаясь
восстановить равновесие, но его дернули за другую ногу, и он повалился в общую
кучу. Его крутило, как щепку в водовороте. То он оказывался в самом низу, то
выплывал наверх, то опять попадал в середину между телами, пахнущими потом и
керосином. И кто-то хватал его за горло, кто-то кусал и царапал, и он тоже
кусал и царапал кого-то.
Когда он очутился на самом дне и его проволокли затылком по
земле и рот засыпали пылью, а глаза зубным порошком, и он, кашляя, чихая,
отплевываясь, рванулся обратно, в этот самый момент лицо его утонуло в чем-то
мягком, теплом, родном.
– Никак Нюрка! – всхлипнул он сдавленно.
– Ваня! – обрадовалась Нюра, отпихиваясь от кого-то ногами.
Говорить оба были не в состоянии и лежали, уткнувшись друг в
друга, на дне бушевавшей стихии, пока кто-то не заехал Чонкину каблуком в
подбородок. Он понял, что пора выбираться, и попятился назад, подтаскивая Нюру
за ноги.
Глава 11
– Ну вот, – сказал парторг Килин, держа в руках мешок с
остатками ширпотреба. – Теперича дело другое. Теперича вы обратно сберетесь
возле конторы, и митинг мы все же закончим. А кто думает не так, тот из этого
мешка ничего не получит. Пойдем, Иван Тимофеевич.
Килин перекинул сильно полегчавший мешок через плечо и
двинулся первым.
На месте былого побоища, сидя в пыли, плакала баба Дуня. Она
плакала, обхватив голову черными, кривыми от подагры ладонями. Чуть в стороне
лежала растерзанная картонная коробка и отдельно от нее кукла Таня № 5 без
шляпы и с надорванной головой.
Плечевой взял старуху под локотки, помог подняться.
– Пойдем, бабка, – сказал он. – Нечего плакать, пойдем
похлопаем.
