Причмокивая, вздыхая и настороженно глядя на Гладышева,
корова отступила назад.
– Отдай! – Гладышев, не вставая с колен, тянулся к коровьей
морде. В какой-то момент из раскрывшейся пасти мелькнул на мгновение
измочаленный хвостик пукса, Гладышев рванулся к нему, но корова в этот же самый
момент сделала глубокое глотательное движение, и последний куст замечательного
гибрида навсегда исчез в ее бездонном желудке. Поборов секундное оцепенение,
Гладышев вскочил на ноги и с диким воем кинулся к себе в избу.
Тут поднялся с земли и Чонкин. Ни на кого не глядя, отряхнул
он от пыли брюки, одной рукой взялся за рог, а другую сжал в кулак и изо всей
силы ударил корову по морде. Корова дернула головой, но особо не
сопротивлялась, и Чонкин потащил ее в сарай, крикнув Нюре, чтобы побежала
вперед открыть ворота.
– И это все, – с сожалением сказал Плечевой, но ошибся.
В это время на крыльцо, встрепанный, с безумными глазами,
выскочил Гладышев. В руках он держал берданку шестнадцатого калибра. В толпе
ахнули.
– Я говорила, будет убивство, – послышался голос вернувшейся
вовремя Зинаиды.
Гладышев вскинул берданку к плечу и навел на Чонкина.
– Ваня! – отчаянно вскрикнула Нюра.
Чонкин обернулся. Он стоял, вцепившись пальцами в коровьи
рога, и смотрел прямо в наведенный на него ствол берданки. Он словно оцепенел,
не в силах двинуться с места. «Попить бы», – мелькнула глупая мысль. Чонкин
облизнул губы.
Сухо щелкнул курок, словно сломали ветку. «Все», – подумал
Чонкин. Но почему ему не больно? Почему он не падает? Почему Гладышев снова
взводит курок? Снова щелчок. И вдруг раздался громкий, трезвый и рассудительный
голос Афродиты:
– Дурачок ты, дурачок! Куды стреляешь? И чем стреляешь? Ты
же весь порох давно извел на удобрение.
По толпе прошел шум. Гладышев еще раз взвел курок, заглянул
в ствол и, убедившись, что там пусто, грохнул ружье о землю, сел на крыльцо и,
обхватив голову руками, горько заплакал.
Чонкин все еще стоял, вцепившись пальцами в рога, словно
приклеился. Подошла Нюра, положила руку ему на плечо.
– Пойдем, Ваня, – сказала она ласково.
Он отрешенно смотрел на Нюру, не понимая, чего она хочет.
– Домой, говорю, пойдем! – крикнула Нюра словно глухому.
– А, домой… – Он помотал головой, возвращаясь к сознанию происходящего.
Они взялись, он за один рог, Нюра – за другой, и потащили прочь корову,
которая, насытясь, вполне присмирела.
А на крыльце плакал Гладышев. Он плакал громко, в голос и,
оголив покрытый белесой шерстью живот, утирался подолом изодранной майки.
Чонкин не выдержал и, бросив корову и Нюру, вернулся к
поверженному врагу.
– Слышь, что ли, сосед, – сказал он, дотронувшись носком
своего ботинка до сапога Гладышева. – Ты это… ничего, ты больно не переживай. Я
это… война кончится, на тот год билизуюсь, и тогда пуксом этим и твой огород
засодим, и Нюркин.
В знак примирения он дотронулся до плеча Гладышева. Гладышев
дернулся, зарычал, схватил протянутую руку и хотел укусить, но Чонкин вовремя
вырвался и отскочил. Стоя в отдалении, он смотрел на селекционера с опаской и
жалостью, не зная, как дальше быть.
Подошла и накинулась на Чонкина Нюра:
– Ах ты, горе луковое, да кого ж ты уговариваешь и кого
жалеешь? Он тебя жалел, когда из ружья целил? Он тебя убить хотел!
– Ну так что ж, что хотел, – сказал Чонкин. – Вишь, человек
в расстройстве каком. Ты уж, Матвеич, не это самое… – Он переступал с ноги на
ногу, но приблизиться не решился.
Глава 18
В воскресенье на колхозном рынке города Долгова был задержан
пожилой человек в длинном брезентовом плаще и в облезлом танкистском шлеме.
Танкистом он, конечно, не был и не выдавал себя за танкиста, а голову и иные
части своего организма, подобно всем прочим советским людям, покрывал тем, что
удавалось где-нибудь и как-нибудь по случаю раздобыть. В стране наблюдалась
нехватка всех товаров вообще и головных уборов в частности. Это все знали, все
понимали, и за ношение танкистских, летчицких или буденновских шлемов,
командирских фуражек, матросских бескозырок, азиатских тюбетеек и кавказских
бараньих шапок никто никого нигде не хватал. Так что дело было совсем не в том,
что старик был в танкистском шлеме. И даже не только в том, что он торговал
хромовыми голенищами. Дело было в том, что на вопрос, как его фамилия, человек
этот сказал такое, что Климу Свинцову, отправленному на рынок для выявления
злостных распространителей ложных слухов, ничего не оставалось делать, как
взять старого наглеца за то место, которое в народе обыкновенно называется
шкиркой, и отвести Куда Надо. Тем более что именно там, Где Надо, Свинцов как
раз и состоял на службе, он был сержантом. У читателей из далеких галактик, которым
не знакомы наши земные порядки, может возникнуть законный вопрос: что значит
Куда Надо или Где Надо? Кому надо и для чего? По этому поводу автор дает
следующее разъяснение. В давние, описываемые автором времена повсеместно
существовало некое Учреждение, которое было не столько военным, сколько
воинственным. На протяжении ряда лет оно вело истребительную войну против
собственных сограждан, и вело с непременным успехом. Противник был многочислен,
но безоружен – эти два постоянно действующих фактора делали победу внушительной
и неизбежной. Карающий меч Учреждения висел постоянно над каждым, готовый
обрушиться в случае надобности или просто ни с того ни с сего. У этого
Учреждения создалась такая репутация, что оно все видит, все слышит, все знает,
и, если чего не так, оно уже тут как тут. Оттого и говорили в народе: будешь
слишком умным, попадешь Куда Надо; будешь много болтать, попадешь Куда Надо. И
такое положение вещей считалось вполне нормальным, хотя, собственно говоря,
отчего ж человеку не быть слишком умным, если он таким уродился? И отчего
человеку не поболтать, если есть с кем и о чем? Автор лично встречал на своем
жизненном пути массу людей, как бы созданных природой исключительно для
болтовни. Впрочем, болтовня тоже бывает разная. Один болтает что надо, а другой
– что не надо. Будешь болтать что надо, будешь иметь все, что надо, и даже
немножко больше. Будешь болтать что не надо, попадешь Куда Надо, то есть в то
самое Учреждение, о котором выше уже говорилось. А ниже добавим еще и то, что
Учреждение это работало по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись. Насчет
чужих не скажу, а свои побаивались. И действительно, как только у чужих
обозначится обострение противоречий, или кризис всей их системы, или всеобщее
загнивание, так своих тут же отлавливают и тащут Куда Надо. И другой раз
столько их натаскивают, что там, Где Надо, и мест для всех не хватает.
