– Это почему еще не получится? – нетерпеливо спросил
Опаликов.
Он не любил никаких возражений.
– Вся комендантская рота вторую неделю в карауле, и сменить
некем. – Пахомов взял блокнот и заглянул в него. – Семь человек в лазарете,
двенадцать на лесозаготовках, один в отпуске. Все.
– Ну хоть одного можно найти? Хоть завалящего какого-нибудь.
Пусть он там поспит возле машины, лишь бы было с кого спросить.
– Ни одного, товарищ подполковник, – при этом Пахомов сделал
такое жалкое лицо, что не поверить ему было никак невозможно.
– Да, дело плохо, – задумался Опаликов и тут же вскрикнул: –
Ура! Нашел! Послушай, пошли-ка ты этого… как его… боец у тебя есть такой
зачуханный, на лошади ездит.
– Чонкин, что ли? – не поверил Пахомов.
– Конечно, Чонкин. До чего же я все-таки умный человек! –
удивился Опаликов и хлопнул себя по лбу ладонью.
– Так он же… – попробовал возразить Пахомов. – На кухню
дрова некому будет возить.
– Незаменимых людей у нас нет, – сказал командир полка.
Этот тезис был апробирован. Подполковник Пахомов не посмел
ничего возразить.
Глава 3
Дорогой читатель! Вы уже, конечно, обратили внимание на то,
что боец последнего года службы Иван Чонкин был маленького роста, кривоногий да
еще и с красными ушами. «И что это за нелепая фигура! – скажете вы возмущенно.
– Где тут пример для подрастающего поколения? И где автор увидел такого, в
кавычках, героя?» И я, автор, прижатый к стенке и пойманный, что называется, с
поличным, должен буду признаться, что нигде я его не видел, выдумал из своей
головы и вовсе не для примера, а просто от нечего делать. «Допустим, это так, –
скажете вы недоверчиво, – но зачем же выдумывать! Неужели автор не мог взять из
жизни настоящего воина-богатыря, высокого, стройного, дисциплинированного, отличника
учебно-боевой и политической подготовки?» Мог бы, конечно, да не успел. Всех
отличников расхватали, и мне вот достался Чонкин. Я сперва огорчался, потом
смирился. Ведь герой книги, он как ребенок – какой получился, такой и есть, за
окошко не выбросишь. У других, может, дети и получше, и поумнее, а свой все
равно всех дороже, потому что свой.
В предыдущей биографии Чонкина не было слишком уж ярких
страниц, на которых стоило бы задерживать ваше внимание, но хотя бы в двух
словах рассказать, откуда он родом, как жил и чем занимался раньше, вроде бы
надо.
Итак, в одной приволжской деревне жила в свое время некая
Марьяна Чонкина, обыкновенная деревенская женщина, вдова. Ее муж Василий Чонкин
погиб в четырнадцатом году во время империалистической войны, которая, как
известно, потом перешла в Гражданскую и продолжалась очень долго. В то время,
когда шли бои за Царицын, деревня, где жила Марьяна, оказалась на скрещении
военных дорог, через нее проходили то красные, то белые, просторный и пустой
дом Марьяны нравился и тем и другим. Однажды в доме Марьяны целую неделю
квартировал некто поручик Голицын, имевший какое-то, весьма неясное, отношение
к знаменитому роду русских князей. Потом он уехал из этой деревни и, должно
быть, о ней позабыл, но деревня о нем не забыла. И когда через год, а может и
больше (никто не считал), у Марьяны родился сын, в деревне стали посмеиваться,
говоря, что тут дело не обошлось без участия князя. Правда, еще подозревали в
этом местного пастуха Серегу, но Серега решительно отпирался.
Сына Марьяна назвала Иваном, а отчество ему дала по
погибшему мужу – Васильевич.
Первые шесть лет, о которых у Ивана не осталось никаких
воспоминаний, он прожил в бедности. Мать его была слаба здоровьем, хозяйство
совсем запустила, жила кое-как, перебиваясь с хлеба на воду, пока не утонула
однажды в реке. Пошла в начале зимы полоскать на Волге белье и провалилась.
Именно к этому времени и относятся первые воспоминания Чонкина о себе и
окружающем мире.
Иван не остался один, его приютили бездетные соседи и
однофамильцы, а может быть, даже родственники – Чонкины. У них не было детей
много лет, они даже подумывали, не взять ли кого из приюта, а тут подвернулся
такой вот случай. Чонкина одели, обули, а когда он малость подрос, стали
приучать понемногу к хозяйству. То сено пошлют ворошить, то картошку в погребе
перебирать, то еще чего по хозяйству. За это и поплатились.
В известное время стали искать в деревне кулаков, да ни
одного не могли найти. А приказано было найти обязательно, хотя бы для примера.
Тогда нашли Чонкиных, которые эксплуатировали чужой, да к тому же еще и детский
труд. Чонкиных сослали, а Иван попал в детский дом, где его больше двух лет
почем зря мучили арифметикой. Сначала он все это покорно переносил, но, когда
дело дошло до деления целых чисел с остатком, не выдержал и дал деру в свою
родную деревню.
К тому времени он уже немного подрос и у него доставало сил,
чтобы затянуть супонь. Ему дали лошадь и послали работать на молочно-товарную
ферму. И, не забывая о высоком происхождении Чонкина, говорили:
– Князь, запряжешь Чалого, поедешь навоз возить.
В армии его так не звали, потому что не знали этого
прозвища, а в облике его ничего княжеского не было. Командир батальона Пахомов,
встретив Чонкина в первый раз, сказал не задумываясь:
– На конюшню.
Сказал как приклеил. На конюшне Чонкину было самое место. С
тех пор он и ездил все время на лошади – возил на кухню дрова и картошку. Со
службой своей он освоился быстро и быстро усвоил ее основные законы, как,
например: «Боец спит – служба идет», «Не спеши исполнять приказание, его могут
и отменить» и т. д. и т. п.
И хотя за всю службу он не стал, подобно своим сверстникам,
ни механиком, ни мотористом, жизнью своей, если бы не старшина, Чонкин был бы
доволен вполне. Его не посылали в наряды, не заставляли мыть в казарме полы,
освобождали от строевой подготовки. Он даже в казарме почти не бывал, зимой
спал обычно на кухне, а летом – в конюшне на сене. Имея прямое отношение к
кухне, питался по норме № 5, то есть по летной норме. Только от одной всеобщей
обязанности он не был освобожден – от политзанятий.
