Нащупав ручку, он вошел в какую-то комнату и зажмурил глаза
– на столе горела двенадцатилинейная лампа. Привыкнув немного к свету, он
увидел своих подчиненных в полном сборе в количестве семи человек. Пятеро из
них сидели на лавке вдоль стены. Лейтенант Филиппов, подложив под щеку кулак,
спал на полу, а седьмой – Свинцов – лежал кверху задом на кровати и тихо
стонал. Посреди комнаты на табуретке сидел боец с голубыми петлицами и держал в
руках винтовку с примкнутым штыком. Увидев вошедшего, боец сразу повернулся и
направил винтовку на него.
– Что здесь происходит? – строго спросил капитан.
– Не кричи, – сказал боец, – раненого разбудишь.
– Ты кто такой? – закричал Миляга, хватаясь за кобуру.
Тогда боец вскочил с табуретки и приблизил штык к животу
капитана.
– Руки вверх!
– Я тебе сейчас дам руки вверх, – улыбнулся капитан, пытаясь
расстегнуть кобуру.
– Я ведь пырну, – предупредил красноармеец.
Встретившись с его беспощадным взглядом, капитан понял, что
дело плохо, и медленно поднял руки.
– Нюрка, – сказал боец девушке, все еще стоявшей около
дверей, – забери у него револьвер и брось в кошелку.
Глава 25
Прошло несколько дней с тех пор, как исчезло ведомство
капитана Миляги, но в районе никто этого не заметил. И ведь пропала не иголка в
сене, а солидное Учреждение, занимавшее в ряду других учреждений весьма
заметное место. Такое Учреждение, что без него вроде и шагу ступить нельзя. А
вот пропало, и все, и никто даже не ойкнул. Люди жили, работали, рождались и
умирали, и все это без ведома соответствующих органов, а так, самотеком.
Это безобразие продолжалось бы неизвестно доколе, если бы
первый секретарь райкома товарищ Ревкин постепенно не стал ощущать, что вокруг
него как будто не хватает чего-то. Это странное ощущение постепенно в нем
укреплялось, оно сидело в нем как заноза и напоминало о себе везде, где бы
Ревкин ни находился: на бюро райкома, на совещании передовиков, на сессии
райсовета и даже дома. Не сумев разобраться в своем состоянии, он потерял
аппетит, стал рассеян и однажды дошел до того, что надел кальсоны поверх галифе
и в таком виде пытался отправиться на работу, но персональный шофер Мотя его
тактично остановила.
И вот как-то ночью, когда он лежал, смотрел в потолок,
вздыхал и курил папиросу за папиросой, жена Аглая, лежавшая рядом, спросила
его:
– Что с тобой, Андрей?
Он думал, что она спит, и подавился дымом от неожиданного
вопроса.
– В каком смысле? – спросил он, откашлявшись.
– Ты в последние дни стал какой-то нервный, спал с лица,
ничего не ешь и все время куришь. У тебя неприятности на работе?
– Нет, – сказал он, – все в порядке.
– Ты здоров?
– Абсолютно.
Помолчали.
– Андрей, – волнуясь, сказала жена, – скажи мне как
коммунист коммунисту: может быть, у тебя нездоровые настроения?
С Аглаей он познакомился больше десяти лет назад, когда они
оба проводили коллективизацию. Аглая, тогда еще двадцатилетняя комсомолка с
пылающим взором, покорила Ревкина тем, что дни и ночи проводила в седле, лихо
носясь по району, выискивая и разоблачая кулаков и вредителей. Ее маленькое, но
крепкое сердце не знало пощады к врагам, которых тогда в большом количестве
отправляли в холодные земли. Она не всегда понимала гуманную линию партии, не
разрешавшей уничтожать всех на месте. Теперь Аглая заведовала детским домом.
Услышав заданный ему вопрос, Ревкин задумался. Он погасил
одну папиросу и закурил вторую.
– Да, Глаша, – сказал он, подумав, – ты, кажется, права. У
меня действительно нездоровые настроения.
Опять помолчали.
– Андрей, – тихо и непреклонно сказала Аглая, – если ты сам
в себе чувствуешь нездоровые настроения, ты должен разоружиться перед партией.
– Да, должен, – согласился Андрей. – Но что будет с нашим
сыном? Ведь ему только семь лет.
– Не беспокойся. Я воспитаю его настоящим большевиком. Он
забудет даже, как тебя звали.
Она помогла мужу собрать чемодан, но провести в одной
постели остаток ночи отказалась по идейным соображениям.
Утром, когда пришла машина, Ревкин приказал шоферу Моте
отвезти его Куда Надо, потому что пешком он последнее время не ходил и не смог
бы найти дорогу.
К его немалому удивлению, Где Надо Кого Надо не оказалось.
Не было ни часовых, ни дежурных, и на больших зеленых воротах висел массивный
замок. Ревкин стучал в дверь и в ворота, пытался заглянуть в окна первого этажа
– никого не было видно.
«Странно, – подумал Ревкин. – Как это может быть, чтобы в
таком Учреждении никого не было?»
– А здесь уже с неделю, наверное, как замок висит, – сказала
Мотя, словно угадав его мысли. – Может, их давно разогнали.
– Не разогнали, а ликвидировали, – строго поправил Ревкин и
приказал ехать в райком.
По дороге он думал, что в самом деле исчезновение такого
серьезного Учреждения нельзя объяснить ничем, кроме как ликвидацией. Но если
это так, то почему никто не поставил его в известность? И вообще можно ли
ликвидировать, да еще в военное время, организацию, при помощи которой
государство охраняет себя от внутренних врагов? И не объясняется ли
исчезновение происками этих самых врагов, которые теперь наверняка
активизировали свою деятельность?
Запершись в кабинете, Ревкин обзвонил ряд соседних районов и
путем осторожных расспросов выяснил, что повсюду те, Кто Надо, по-прежнему
имеются и вполне активно функционируют. От этого известия легче не стало.
Положение теперь казалось еще более запутанным. Необходимо было организовать
срочное расследование.
Ревкин снял трубку и попросил соединить его с капитаном
Милягой.
– Не отвечает, – сказала телефонистка, и только тогда Ревкин
понял всю нелепость этого звонка. Ведь если бы Миляга существовал, ему незачем
было б звонить. Но, с другой стороны, кто может разобраться в сложном деле
исчезновения всех, Кого Надо, если именно те, Кому Надо, и должны заниматься
такими делами?
«Надо подать проект, – подумал секретарь, – чтобы в каждом
районе было два Учреждения. Тогда первое будет выполнять свои функции, а второе
будет наблюдать, чтобы не пропало первое».
