Чонкин с перепугу проснулся. Все было тихо. Храпел Свинцов,
горела лампа, муха ползла в обратном направлении. Чонкин слегка потянул
веревку. Капитан был все еще там. «Запор у его, что ли?» – подумал Чонкин,
закрывая глаза.
Жан-Жак куда-то пропал. Молодая женщина тащила с речки
корзину белья. Она шла и улыбалась такой светлой улыбкой, что Чонкин поневоле
тоже заулыбался. И не удивился, когда она, положив корзину на землю, взяла его
на руки легко, как пушинку, и стала покачивать, напевая:
А-а, люли,
Прилетели гули,
Прилетели гули
Прямо к Ване в люли…
– Ты кто? – спросил Чонкин.
– Ай не узнал? – улыбнулась женщина. – Я – твоя матерь.
– Мама, – потянулся к ней Чонкин руками, пытаясь обхватить
за шею.
Но тут из-за кустов выскочили какие-то люди в серых
гимнастерках. Среди них Чонкин различил Свинцова, лейтенанта Филиппова и капитана
Милягу. Капитан протянул к Чонкину руки.
– Вот он! Вот он! – закричал Миляга, и лицо его исказилось в
страшной улыбке.
Прижимая к груди сына, мать закричала не своим голосом.
Чонкин тоже хотел закричать, но не смог и проснулся. Ошалело смотрел вокруг
себя.
Все было тихо, спокойно. Слабым огнем горела лампа с
прикрученным фитилем. Спали на полу пленники. Спала на кровати, отвернувшись к
стене, Нюра.
Чонкин посмотрел на часы, часы стояли. Он не знал, сколько
времени спал, но ему показалось, что спал он довольно долго. Однако капитан
Миляга все еще был там, в уборной, о чем свидетельствовала намотанная на руку
Чонкина веревка.
– Хватит, будешь еще там рассиживаться, – сказал Чонкин как
бы самому себе и подергал веревку, давая понять, что действительно хватит.
После этого он выждал время, достаточное, по его мнению,
чтобы подтянуть штаны, и снова подергал веревку. На том конце никто не
отзывался. Тогда Чонкин поднатужился и потянул веревку сильнее. Теперь она
подавалась, хотя и с трудом.
– Давай, давай, нечего упираться, – бормотал Чонкин,
перехватывая веревку все дальше и дальше.
Вот в коридоре послышались уже шаги. Но они не были похожи
на мягкие шаги капитана Миляги. Шаги были частые и дробные, как будто кто-то
мелко семенил в твердой обуви.
Страшная догадка мелькнула в мозгу Чонкина. Изо всей силы
рванул он на себя веревку. Дверь распахнулась, и в избу с недоуменным выражением
на лице ввалился заспанный, перемазанный с ног до головы навозом кабан Борька.
Глава 32
Выбравшись на волю, капитан Миляга почувствовал сильное
волнение и полный разлад всего организма. Сердце в груди трепыхалось без
всякого ритма, руки дрожали, а ноги и вовсе не слушались, и капитан не видел
никакого смысла в своем побеге. Там, в избе, было тепло и более или менее
уютно, а здесь дождь, холод, полная темнота, и неясно, куда бежать и зачем.
Он не чувствовал волнения, когда перерезал веревку о примеченную
еще днем косу, хладнокровно надел ошейник на кабана, хотя тот и сопротивлялся.
Ворота в хлев были заперты снаружи, но капитан нашел дырку под самой крышей и с
трудом пролез сквозь нее, разорвав на плече гимнастерку. И вот теперь он не
знал, во имя чего это делал. Было темно, сыпал дождь, холодные капли,
скатываясь по крыше, попадали за ворот и медленно ползли по спине. Капитан не
обращал на это внимания, он стоял, прислонившись затылком к бревенчатой стене,
и плакал.
Если бы кто-нибудь подошел и спросил: «Дядя, чего ты
плачешь?» – он не смог бы ответить. От радости, что оказался на воле? Но
радости не было. От злости? От желания отомстить? Сейчас не было в нем ни того,
ни другого. Было полное безразличие к своей судьбе и ощущение беспомощности и
бессмысленности всякого действия. Для капитана Миляги это было незнакомое
состояние, он не двигался с места, рискуя, что Чонкин сейчас его хватится, и
плакал, не понимая себя. Может быть, это была просто истерика после всего, что
капитану пришлось пережить в последнее время.
Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что он во дворе не один.
Вглядевшись в темноту, он различил очертания странного какого-то существа или
предмета крупных размеров. Он не сразу понял, что это просто-напросто самолет,
тот самый, из-за которого и началась вся заваруха. А когда понял, чуть-чуть
успокоился и, успокаиваясь, начал соображать.
Самолет стоял на краю огорода хвостом к избе. Значит, город
Долгов приблизительно находится в той стороне, куда смотрит правое крыло
самолета. Значит, бежать надо в том направлении. А зачем ему нужен этот Долгов,
если там из его Учреждения не осталось никого, кроме секретарши Капы? Значит,
надо идти прямо в область, к Лужину, начальнику областного управления. А что
сказать? Сказать, что один солдат с винтовкой образца тысяча восемьсот
девяносто первого дробь тридцатого года арестовал полностью весь личный состав
районного отдела? По нынешним временам военный трибунал и расстрел обеспечены.
Хотя, если трезво взвесить все обстоятельства, можно и выкрутиться. Тем более
что за Лужиным Миляга кое-что знал. В частности, кое-что насчет происхождения
областного начальника. Может быть, сам он уже и забыл, что отец его до
революции в соседней губернии был полицмейстером, но Миляга не забыл и на
всякий случай держал это обстоятельство в голове. Вот почему у Миляги была
надежда, что Лужин не захочет доводить дело до трибунала. Тем более что в
происшедшем конфузе виноват, по существу, лейтенант Филиппов. Ну что ж, с
Филипповым придется проститься, хотя, конечно, и жаль парня немного. Что
касается Чонкина, то он, Миляга, займется им лично.
Вспомнив про Чонкина, капитан мстительно улыбнулся. И вытер
слезы. Жизнь его обрела смысл. И ради этого смысла стоило идти сквозь дождь и
сквозь мрак.
Капитан отклеился от стены и шагнул вперед. Ноги
разъезжались и вязли в размокшей почве. Но сапоги у него еще крепкие,
как-нибудь выдержат.
Он уже обогнул самолет, когда за спиной скрипнула дверь.
Кто-то вышел на крыльцо. Капитан, не раздумывая, рухнул в грязь. Сейчас, когда
он вновь обрел волю к победе, капитан для своего спасения готов был вынести и
не такое.
– Ну чего там видать? – откуда-то, должно быть из избы,
послышался беспокойный голос Нюры.
– Ничего не видать, – совсем близко сказал Чонкин. – Фонарь
бы зажгла, что ли.
– Карасину нет, – отозвалась Нюра. – А лампу вынести, эти
сбегут.
Зачавкала грязь прямо возле капитанского уха. Еще чуть-чуть,
Чонкин наступит на капитана, и все пропало. А что, если дернуть его за ногу, он
упадет?..
– Ну, чего? – опять крикнула Нюра.
