Джонатан тоже был угнетен болезнью дядюшки, считая себя ее невольным виновником. В результате я вынуждена была проводить дни в обществе двух неврастеников, погруженных в черную меланхолию. Что касается ночей, я спала в одиночестве, на диване в библиотеке.
Немного развеяться мне помогали лишь ежедневные прогулки по городу. Едва выйдя за порог, я глубоко вдыхала осенний воздух, прохладный и свежий, и на душе у меня становилось легче. Я неспешно шла по улице, глядя на холмы, по склонам которых теснились дома с красными черепичными крышами, на деревья, кроны которых успели пожелтеть. Мне нравилось проходить мимо старой мельницы, над запрудой которой с пронзительными криками кружили чайки, мимо потемневших от времени стен древней крепости, на которых неизменно сидели голуби. Обычный мой маршрут пролегал мимо городской пивоварни, устроенной в одной из арок широкого средневекового моста.
Миновав этот мост, я попадала на главную улицу, где находилась адвокатская контора мистера Хавкинса. Я заходила в лавки и на рынок, покупая все необходимое, а потом возвращалась домой, что называется, по собственным следам. Позволить себе погулять подольше я не могла, ибо в пять часов дня мои пациенты обычно пробуждались от дневного сна, потревоженные звоном колокола на городской башне.
Прогулки очень скрашивали мое однообразное существование, хотя сердце мое тоскливо сжималось всякий раз, когда я проходила мимо великолепного собора, в котором мечтала обвенчаться. Горечь несбывшихся надежд все еще отравляла мою душу. С приходом осени я поняла, что скучаю по школе, по веселым, непоседливым девочкам, с таким интересом внимавшим моим урокам. Странно было подумать, что прежде я только и мечтала, как избавиться от школьной рутины. Увы, нам не дано ценить счастье, которое мы имеем. Как правило, мы пренебрегаем скромными благами судьбы, полагая, что достойны большего.
После нескольких недель изнурительной болезни мистер Хавкинс скончался. Произошло это в понедельник, перед самым рассветом. Хотя я была искренне привязана к пожилому джентльмену, я не могла печалиться о его кончине, избавившей его от тяжких страданий. Свой дом и свой бизнес он завещал Джонатану, а деньги разделил поровну между племянником и сестрой.
Внезапно мы оказались причисленными к обществу состоятельных людей. Во время похорон друзья и клиенты мистера Хавкинса, выражая Джонатану соболезнования, заверяли его в том, что продолжат сотрудничество с адвокатской конторой, владельцем которой он отныне являлся. Когда мы, оставшись наедине, пили чай в саду, Джонатан неожиданно сказал, глядя в низкое осеннее небо:
— Мина, перед нами открывается безоблачное будущее. Но порой мне кажется, что моя жизнь уже близится к концу.
— Дорогой, у тебя нет никаких причин предаваться грустным мыслям, — возразила я. — Здоровье твое полностью восстановилось, и теперь, когда у нас появились деньги, мы можем осуществить все те мечты, которым предавались в гостиной мисс Хэдли.
— Я постараюсь стать для тебя достойным мужем, Мина. Это мой долг. Ты — истинный ангел милосердия и всепрощения. Но иногда я боюсь, что того мужчины, который мечтал связать с тобой свою жизнь, более не существует. Его место занял отвратительный монстр, который для меня самого остается загадкой, негодяй, способный на самые низкие поступки. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Но разве человек, не знающий, кто он на самом деле, способен сделать счастливой любимую женщину? Может быть, если ты по-прежнему будешь проявлять чудеса долготерпения, я сумею разобраться в самом себе? Я знаю, что не заслуживаю твоей доброты, и все же прошу тебя потерпеть еще немного. Если ты откажешься, я не буду тебя упрекать.
Я заверила Джонатана, что у меня и мысли нет покидать его. Да, он предал меня, но страдания, которые он перенес, искупили его вину. Иногда мне приходило в голову, что к участию в оргиях, столь отвратительных его природе, Джонатана подтолкнули болезненные процессы, которые к тому времени уже начались в его мозгу. Проверить свою догадку, поговорив с доктором, я не могла, ибо у меня не было желания обсуждать с кем бы то ни было неверность моего мужа. Помимо всего прочего я любила его и всей душой надеялась, что прежний Джонатан когда-нибудь вернется. Всякий раз, когда я замечала на лице мужа тень прежней улыбки, надежды оживали в моей душе.
Осень вступала в свои права, погода становилась все холоднее. Целыми днями Джонатан пропадал в конторе, занимаясь делами, а вечерами погружался в неодолимую апатию. Он мог часами сидеть в кресле, глядя на пляшущие в камине языки пламени, и вид у него при этом был одинокий и потерянный.
Как-то раз, примерно через неделю после похорон мистера Хавкинса, Джонатан добавил себе в бренди несколько капель успокоительного лекарства и отправился спать раньше обычного. Я же по-прежнему сидела в гостиной и смотрела в огонь, словно рассчитывала получить у него ответы на томившие меня вопросы. Прежде чем угли догорели дотла, я задремала, прикорнув на диване.
Проснулась я рано утром, укрытая одеялом, которое, как видно, принесла Сэди. В то злосчастное утро я получила два письма, одно из которых было надписано торопливыми каракулями Кейт, а другое — изящным почерком мисс Хэдли. В обоих письмах содержалась одна и та же новость, новость, на время вытеснившая из моего сердца тревоги о Джонатане и кардинально изменившая направление нашей жизни.
Люси отнюдь не наслаждалась прелестями свадебного путешествия и не осваивала роль хозяйки Уиверли-Мэнор. И моя подруга, и ее мать были мертвы.
Лондон, 10 октября 1890.
Моросящий дождь, извергаемый свинцово-серыми небесами, барабанил по черным зонтам участников похоронной процессии, толпившихся у ворот кладбища Хайгейт. Мы вышли из черной кареты, следовавшей за пышным катафалком, увитым траурными гирляндами и приводимым в движение упряжью из шести лошадей в черных попонах. Над катафалком возвышался балдахин, украшенный черными страусовыми перьями и позолоченными гербами. На запятках стояли несколько маленьких пажей в траурных одеяниях.
Заглянув в окно катафалка, я увидела гроб Люси, обитый темным бархатом. Несколько мужчин в черных перчатках — из них мне был знаком только Джон Сивард — бережно сняли гроб с катафалка. Я никак не могла поверить, что внутри этого черного бархатного ящика находится моя подруга.
— Гроб такой роскошный, словно в нем лежит принцесса, — заметила одна из дам и, приподняв вуаль, промокнула глаза носовым платком.
— Уверяю вас, мэм, так оно и есть, — ответил Артур Холмвуд и поспешил вперед, дабы занять свое место во главе процессии, провожавшей Люси к месту последнего упокоения.
Я открыла свой зонтик, нарядный веселый зонтик, разрисованный пунцовыми цветами. Быть может, он не соответствовал ситуации и казался до неприличия пестрым на фоне черных зонтов и одежд, но я знала, Люси любила яркие жизнерадостные цвета.
Черное шелковое платье, отделанное крепом, было таким длинным, что несколько раз я едва не упала, запнувшись о собственный подол. Дело в том, что сестра мистера Хавкинса заказала мне траурный гардероб у своей портнихи, и та сшила платье, воспользовавшись мерками пожилой леди, значительно превосходившей меня и ростом, и габаритами. Переделать платье я не успела, и теперь была вынуждена путаться в его пышной юбке.
