Но родичи и родосские торговцы не оценили мудрости царя.
— Как вы можете не понимать, в каком положении мы оказались?! — воскликнул Авлет. — Вы словно дети. Нет, вы хуже детей, братья. Потому что даже моя дочь мудрее вас.
Клеопатра выпрямилась, сидя у отца на коленях. Она не ожидала, что Авлет вовлечет ее в этот спор, и боялась взглянуть на разобиженных царских родственников.
— Клеопатра, объясни нашим родичам, почему в Египте до сих пор нет римского наместника, несмотря на то что все соседние страны уже попали под владычество Рима!
Замутненные вином взгляды всех присутствующих обратились на маленькую царевну.
— Ну же, девочка, — подбодрил ее царь. — Скажи им.
Клеопатра набрала в грудь побольше воздуха и сказала:
— Потому что царь Птолемей Двенадцатый Авлет, фараон Двух Царств, сын Диониса и египетского бога Осириса и мой отец, — друг Рима.
— Совершенно верно, дитя мое. — Не обращая более внимания на своих людей, Авлет пристально посмотрел в глаза дочери и произнес: — Запомни, что я тебе сейчас скажу. Нам всегда грозило и будет грозить могущество Рима. И мы всегда должны будем приручать это чудовище. Ты понимаешь это, Клеопатра?
— Да, отец.
— Потому что Риму всегда нужно только одно. И это одно — истинный бог и кумир и самый дух Республики. А у нас, Птолемеев, есть как раз то, что Риму нужно.
Это слово они произнесли вместе:
— Деньги!
Царские родичи снова засмеялись, а Клеопатра встревожилась, заметив усталость в глазах отца.
— Я всегда буду это помнить, — сказала царевна. — Завтра, когда ты пойдешь к римлянину, я буду сопровождать тебя.
— Тебе всего одиннадцать лет…
— Я — царевна и сумею произвести впечатление на римлянина знанием латинского языка и литературы. Я буду самым лучшим доказательством твоей преданности Риму, отец. Он сочтет, что ты оказал уважение Риму, обучив свою дочь языку и искусству римлян. Я буду твоим лучшим лазутчиком, отец.
Клеопатра смотрела на Авлета, стараясь не замечать снисходительных и недоверчивых взглядов родственников, которые затихли и теперь прислушивались к разговору царя с дочерью.
— Пусть будет так, — сказал Авлет, поразив всех присутствующих, в том числе и саму Клеопатру. — Ты станешь моим самым маленьким посланником.
* * *
Клеопатра никогда не видела стариков с такими суровыми лицами, как у Катона. Его лицо словно застыло в мрачной гримасе. По обеим сторонам рта от углов плотно сжатых губ спускались глубокие складки. Римлянин не поднялся, чтобы поприветствовать вошедшего царя со свитой. Он остался сидеть, до пояса прикрытый одеялом, так что Клеопатра не знала наверняка, на чем Катон сидит — на стуле или на горшке. Римлянин вяло взмахнул рукой, не желая, чтобы Авлет подходил к нему слишком близко. Царские родичи, оскорбленные таким обращением, схватились за мечи и двинулись к Катону, но Авлет велел им оставаться на месте.
— Кто это дитя? — спросил римлянин. Из вежливости он говорил на греческом, но пристально смотрел в лицо Клеопатре.
Девочка тоже смотрела на него во все глаза. Римлянин не понимал, что согласно этикету ему нельзя открывать рот прежде, чем заговорит царь.
Царский родич ответил:
— Это царевна Клеопатра, вторая дочь нашего царя. Она весьма сведуща в языках.
— Вот как?
Римлянин отвечал медленно, как будто сами слова были ему отвратительны, независимо от их значения.
Клеопатра держалась за руку отца. Она ожидала какой-нибудь подсказки от царя, какого-нибудь намека, но так и не дождалась. Царь направился к римлянину. Царевна пошла вместе с ним, и они уселись напротив Катона. Царские родичи остались ожидать у входа.
— Я размышлял о твоем положении, царь. — Катон снова заговорил первым. Он совершенно не придавал значения общепринятым правилам поведения в присутствии царственных особ. — Должен дать тебе совет: тебе не стоит ехать в Рим. Ты должен вернуться в Египет и примириться со своим народом.
Авлет заговорил с римлянином таким мягким и приятным голосом, будто обращался к одному из своих домашних любимцев:
— Марк Катон, я ничего так не желаю, как примирения со своим народом — как ты это назвал. Однако без поддержки Рима я окажусь в весьма невыгодном положении. Народ Египта — и греки, и египтяне, и евреи — относится ко мне враждебно из-за того, что я уступал требованиям Цезаря и Помпея. Мои подданные взроптали против высоких податей, которые им приходится платить, чтобы воздать Риму то, что Рим требует. Вот что стало причиной мятежа. Если бы Цезарь и Помпей не требовали от меня денег, мой народ был бы всем доволен.
— Тем не менее мое мнение остается прежним…
Римлянин схватился за живот, согнулся пополам и закричал от боли. Царь непроизвольно вскочил, готовый броситься ему на помощь. Катон, прижав одну руку к животу, поднял другую, чтобы остановить Авлета. Царь сел.
Римлянин выпрямился и поднял глаза к небесам, словно спрашивая у богов, за, что они послали ему столь тяжкий недуг.
— Видишь, в каком я плачевном состоянии?
— Я не стану надолго задерживать тебя, мой римский друг, — молвил царь. — Я желаю лишь узнать твое веское мнение о том приеме, который ожидает меня в Риме. Не мог бы ты поведать мне о настроениях в Сенате?
— Мой дражайший царь, от Сената не больше толку, чем от мужского стручка немощного старца.
Авлет не выдержал и расхохотался, невзирая на серьезность ситуации.
— Если от Сената нет никакого прока, то, молю тебя, скажи, кто же правит Римом?
— Рим — монархия, почти такая же, как у вас в Египте. Помпей — царь, Цезарь — царица.
Именно эти слова Клеопатра как-то раз слышала на рыночной площади. Ей хотелось спросить, хотя спрашивать было неловко: значит ли это, что Цезарь делит ложе не только с женой Помпея, но и с самим великим полководцем? Царевна решила, что надо будет осторожно выведать, как в Риме обстоят дела с этим деликатным вопросом.
Авлет старался вызнать у Катона побольше. С кем стоит повидаться в Риме? Кто мог бы посодействовать в его деле? Но, похоже, Катон утомился от разговора — то ли из-за болезни, то ли потому, что хотел выпить.
— Римский закон запрещает гражданину продавать себя в рабство, чтобы расплатиться с долгами. Но для чужеземца это позволительно, — сказал римлянин.
Родственники царя выхватили мечи. Услышав это отвратительное оскорбление, Авлет поднялся с места. Царевна тоже встала. Она надеялась, что царские родичи отомстят дерзкому римлянину, который разговаривал с ее отцом, словно со слугой-простолюдином. Клеопатра с удовольствием посмотрела бы, как они искрошат оскорбителя мечами, даже если это дорого обойдется ее отцу.
Неумолимое лицо Катона дрогнуло. Когда он снова заговорил, его голос звучал спокойно и миролюбиво:
