— От Спартака не осталось и следа, — пожаловалась она Хармионе.
— И слава богам, — фыркнула наставница.
На третий день путешественники добрались до загородного особняка Помпея. Ворота оказались распахнуты. За ними шла аллея, обсаженная высокими зелеными деревьями. Работники в грязных туниках копошились по саду, сгребая листья, подрезая кусты и подравнивая длинную траву, которая норовила оплести массивные колонны большого загородного дома. Гостей встретил грек-управляющий. Он сообщил, что Помпей Великий со своей молодой супругой находятся сейчас в другом доме и вернутся сюда через неделю. Он проводил путешественников в обширный гулкий атриум. Пол этого зала был украшен мозаикой, которая изображала основателей Рима, Рема и Ромула, и волчицу, которая вскормила мальчиков своим молоком. Царевне выделили несколько комнат — спальню, небольшую комнатку для Хармионы и еще меньший закуток для двух служанок. Во дворе ей показали бассейны, бани для женщин и теплую комнату, где по желанию делали массаж, а также комнату попрохладней, где можно было отдохнуть после купания, прежде чем выйти на открытый воздух. Последним был зимний сад, гордость Помпея. После чего ее отпустили. Царевна села, держа спину ровно, и Хармиона принялась расчесывать ее длинные волосы, которые растрепались за время поездки. Девочка разглядывала себя в зеркале и припоминала уроки латыни. Она прислушивалась к разговору рабов, которые думали, что гости изъясняются только на египетском языке, и потому сплетничали о своем хозяине и его жене, почти ребенке.
Хотя слуги приняли чужеземных гостей с почтением, Клеопатра чувствовала: к ним постоянно присматриваются. Она попробовала развлечься, но этот дом сильно уступал в роскоши Александрийскому дворцу. Ванны оказались маленькими и неудобными, слуги не знали, как правильно ухаживать за господским телом. Повара готовили из рук вон плохо, но более всего раздражали местные женщины, которые вели себя иначе, чем гречанки. Вместо того чтобы обедать наедине, они усаживались за стол вместе с мужчинами, громко разговаривали и смеялись. Клеопатре пришлось признать, что после отплытия из столицы она привыкла быть единственной женщиной за столом. А самым худшим было то, что во время еды римские декламаторы читали произведения греческой поэзии. Клеопатра шепнула Хармионе, что чувствует себя как в театре, причем на комедии. Ничего похожего на настоящих греческих актеров. А вчера царевна переполошила слуг, собравшись купаться в бассейне без одежды. Из их разговоров девочка поняла, что римляне считают, будто нагими купаются только варвары. «Но как можно плавать в платье?» — недоумевала Клеопатра. Она узнала, что римлянки вообще не плавают, а просто погружаются одетыми в воду. Как странно и глупо, сказала царевна Хармионе. А если они попадут в кораблекрушение? Просто пойдут ко дну, не умея плавать? Ей так хотелось увидеть Рим, узнать этих людей, разгадать их и покорить. А теперь царевна задумывалась, не кажется ли она им чужой, непонятной и неприятной.
Что их ждет? Прав был Катон, предупреждая отца о том, что он разочаруется. Однажды Помпей уже отказал Авлету, когда царь Египта просил его о помощи. Почему отец решил, что римлянин станет помогать ему теперь? Наверное, Рим с радостью воспримет весть о восхождении на трон дурочки Теа. Такого противника, как Теа, легко одолеть. Что с ними будет, если Помпей откажет отцу?
Клеопатра лежала в постели, мечтая о том, чтобы, повернувшись на левый бок, увидеть рядом темнокожую девушку, ощутить сладкий запах ее духов. Царевна не двигалась. Она не хотела видеть пустое место. На глаза набежали теплые слезы. Но она не заплакала.
* * *
Клеопатра встала и оделась, проскользнула мимо Хармионы, которая все еще спала в передней, и задержалась у портика, чтобы полюбоваться имением Помпея, озаренным мягкими лучами утреннего солнца. Она прошла через атриум, не обращая внимания на слуг, тотчас же окруживших ее, вышла из дома и ускорила шаг. Смеясь, она вприпрыжку пробежала через беседку, увитую виноградными лозами. Девочку забавляло, как солнечные лучи, пронизывающие полог листвы, играют на ее сандалиях. Внезапно беседка осталась позади, и Клеопатра оказалась под ласковым римским солнцем, окунувшим ее в мягкие и теплые цвета от лимонного до темно-лилового. Клеопатра вскинула руки и начала прыгать, как безумная вакханка, вознося молитву в благодарность за этот день. Она только сейчас полностью осознала, что добралась наконец туда, куда стремилась, и что на нее смотрят.
Возле высоких белых ворот конюшни стояли двое юношей. Клеопатра поняла, что они — персы. На это указывал особенный разрез глаз, словно подведенных краской, дарованной от природы, и язык, на котором юноши переговаривались между собой, Движением руки Клеопатра приказала юношам следовать за собой и вошла в конюшню. Они были ненамного старше ее и чуть повыше ростом. Тем не менее Клеопатре польстило, что юноши беспрекословно повиновались ее приказу.
Она прошла по проходу между стойлами, внимательно рассматривая каждую пару животных, но, к своему удивлению, не нашла лошади, которая пришлась бы ей по нраву. Клеопатра недоумевала: почему такой значительный человек не держит хороших коней греческой породы? Почему в конюшне только эти неуклюжие с виду тяжеловозы, которых как будто специально выращивали для того, чтобы перевозить тяжелые грузы?
А потом она увидела его. Вороного коня, такого черного, что эта чернота отливала фиолетовым, цветом спелой сливы. Конь был поджарый и мускулистый, с большими блестящими глазами — светло-карими, цвета лесного ореха, почти как у самой Клеопатры. Царевна никогда не видела у лошадей таких ясных, умных глаз. Этот конь страшил ее гораздо сильнее, чем поначалу Персефона. Вороной жеребец был на две головы выше ее норовистой лошадки. Казалось, пар, который вырывался из ноздрей жеребца, зарождался где-то в глубине его горячего тела и вовсе не был результатом смешения теплого дыхания с прохладным утренним воздухом. Но Клеопатра уже твердо решила, что должна овладеть этим конем, приручить его, подчинить его своей воле.
Мохама тоже захотела бы этого коня.
Персидские мальчики испугались, когда она указала на вороного жеребца. Они замотали головами, с мольбой глядя на Клеопатру. Девочка закрыла глаза, глубоко вдохнула воздух и медленно выдохнула. «Пусть сила, которой облекла меня богиня, заставит их увидеть во мне царицу!» Открыв глаза, Клеопатра обратилась к юношам на их родном языке, чем немало их удивила.
— Я — Клеопатра Седьмая, дочь Птолемея Двенадцатого, царя Египта. Я происхожу от Александра Великого, покорителя Персии. Повелеваю вам отойти в сторону. Я оседлаю этого жеребца.
Юноши пали на колени и принялись умолять царевну не брать именно эту лошадь, а прокатиться на какой-нибудь другой. Это не обычное животное, это — конь самого Помпея! Если кто-то возьмет его коня — тем более если это будет девушка, да еще и чужеземка — и с конем что-нибудь случится, господин велит отстегать мальчишек плетьми, а может, и вообще убьет! Юноши умоляюще смотрели на Клеопатру блестящими оленьими глазами и слезно просили выбрать другую лошадь. А один даже предположил наугад:
— Может, он и тебе велит всыпать плетей!
