— Я царица Египта, разве не так? — сказала она, точно копируя произношение жреца.
Она улыбнулась своей способности воспроизводить акцент собеседника, даже на чужом языке. Клеопатре доставляло удовольствие проводить время за развитием этого своеобразного таланта. Никто из ее предков не делал подобных вещей — ни Птолемей Спаситель, ни его мечтательный сын Филадельф, ни одна из их блистательных властолюбивых жен, ни даже Александр Великий, который поставил на колени народ Египта и большую часть обитаемого мира. Клеопатра позволила себе тешиться подобными мыслями, одновременно произнося с безукоризненным выговором слова египетского наречия, проникавшие прямо в сознание людей, собравшихся на причале. Эти люди давным-давно составили собственное мнение о греческих угнетателях, давным-давно научились ненавидеть их, вредить им где только возможно, считать их ненасытными пиявками, накапливающими богатство за счет крови и пота коренных обитателей Египта. Но знание их языка давало Клеопатре уникальную возможность, какой никогда не обладали ее предки, — возможность удивить этих людей, уговорить их. Разве она не прожила много лет бок о бок с египтянами во дворце, слушая их разговоры, учась понимать их мысли? И хотя она чувствовала себя совершенно не готовой — ни к смерти отца, ни к путешествию в эти загадочные жаркие внутренние области Египта, она вдруг осознала: она подготовлена к разговору с этими людьми куда лучше, нежели они — к встрече с нею. Ибо она была чем-то новым в плеяде греческих цариц Египта.
Клеопатра выждала немного, прежде чем заговорить вновь, а заговорив, повысила голос, чтобы все в толпе услышали звучащую в ее словах легкую иронию, которой они явно не ждали. Пусть попробуют истолковать ее!
— Естественно, я говорю по-египетски, — произнесла Клеопатра. — Я сочла бы странным, если бы не умела говорить на языке своего народа.
Если знание — это власть, то еще большая власть — умение удивить. Общий вздох изумления пронесся над толпой, хотя никто не осмелился посмотреть на царицу прямо, кроме одной дряхлой карги, тощей, словно скелет, на шее которой висела соломенная куколка. Эта старуха была настолько удивлена, что вскинула голову и взглянула прямо в глаза царицы. Она спохватилась не раньше, чем одарила Клеопатру беззубой старческой улыбкой.
* * *
Храм Амона-Ра находился в двух милях вниз по реке от Карнака, размещенного на месте древних Фив, которые Гомер называл стовратным городом. И в те давние дни все, должно быть, выглядело точно так же, подумала Клеопатра, впервые увидев высокие колонны храма в свете жаркого полдневного солнца. Гигантские косые тени чертили прямые линии поперек обширного внутреннего двора, где сновали храмовые уборщики в белых тюрбанах, казавшиеся муравьями на фоне массивных раскрашенных пилонов. Статуи давно умерших фараонов охраняли многочисленные входы в священное место, их немигающие глаза были устремлены на запад, на скалистые утесы среди пустыни. Расстояние от причала до храма составляло не более двадцати ярдов, так что Клеопатра, едва сойдя с палубы судна, оказалась в густой тени этих мертвых монархов. Рядом с их гигантскими силуэтами сама себе она показалась жалкой и потерянной.
— Все это — изображения Рамзеса Великого, — сказал советник-грек, обводя статуи жестом руки. — По крайней мере, так считается. Когда он стал фараоном, то стер имена с монументов, установленных его предшественниками, и заменил их своим именем. Почти на каждой статуе в Египте написано, что она изображает Рамзеса. И кто осмелится поспорить с этими огромными глыбами камня?
Клеопатре предстояло провести остаток дня в этом храме, проходя череду обрядов, которые должны были подготовить ее к завтрашней церемонии — сопровождению Бухиса на четырнадцать миль вниз по реке, к его дому и месту вечного упокоения, именуемому Бухеумом. В эту ночь она будет спать в запретных стенах усыпальницы Исиды — запретных для всех, кто не был ни жрецом, ни членом царской семьи. Великая честь, заверил царицу советник, которая даруется лишь величайшим из служителей богов и обожествленным правителям.
О да, очень важно остаться на ночь в святилище, вторила ему жрица, вышедшая приветствовать их. Она попросила Клеопатру отослать ее маленькую свиту, поскольку этим людям не разрешено входить в храм. Клеопатра неохотно распрощалась со спутниками, включая и серого советника. Жрица и ее служанки провели царицу в усыпальницу, прошмыгнув мимо огромной плиты для жертвоприношений. Клеопатра никак не могла отделаться от видения — как ночью ей на этом самом камне перережут горло, предлагая изысканную эллинскую жертву могущественному египетскому божеству.
Южный храм Амона, сказали ей, это храм любви. Изначально он был посвящен Амону-Мину, богу плодородия, и на стенах внутренних залов храма можно увидеть изображение этого бога во всей славе его мужественности, наделенного огромным напряженным фаллосом. В древние времена Амон-Ра приплывал к этому храму по реке на своей Священной Ладье, дабы присоединиться к своему гарему и оплодотворить великое множество женщин. В более поздние времена этот ритуал был воспроизведен во время празднества Опет, который следует за ежегодным разливом реки; тогда Осирис воссоединяется со своей сестрой-женой Исидой. Статуя бога была привезена из его святилища в Карнаке и установлена в золотой ладье. После короткого визита в свой южный дом он будет отдыхать вместе с Исидой в ее святилище в течение пятнадцати дней, наполненных любовью, а затем вновь уплывет вверх по реке.
Клеопатра была очарована обрядами египетской религии, но ей так хотелось есть, что она никак не могла сосредоточиться на подробностях рассказа. Она надеялась, что ей вскоре предложат отдых, но вместо этого путешествие продолжалось — в хранилище Священной Ладьи Амона, в маленький храм, построенный Александром в честь его приемного божественного отца, где настенные росписи, заказанные греческим царем, славили египетских богов. Наконец Клеопатру привели в Комнату Рождения, где правящий фараон, построивший эту палату, был изображен младенцем, которого пеленала одетая повитухой Исида. Жрица немедленно приказала начать ритуал очищения, в который входил обязательный пост, длящийся до тех пор, пока церемония сопровождения быка не будет завершена.
Испытывая головокружение и тошноту, Клеопатра несколько часов простояла, коленопреклоненная, на тоненькой подушке в промозглом внутреннем храме, в то время как святые жрецы и жрицы читали тексты из священных книг. Всякий раз, как царица откидывалась назад, оседая на лодыжки, чтобы дать гудящим коленям хоть минуту отдыха, ведущая жрица, облаченная в церемониальный парик — огромный пучок вьющихся черных локонов, кидала на нее предостерегающий взгляд. Пусть на причале Клеопатра и одержала первую победу. Этого оказалось недостаточно. Служительница богов словно говорила: Клеопатре придется пройти еще долгий путь, прежде чем она сумеет поистине прикоснуться к сердцу этой страны.
Вспотевшая и голодная, Клеопатра вздохнула с облегчением, когда жрица объявила, что настало время омыться в священной воде. Накинув на царицу льняное полотнище, ее отвели к маленькому водоему в темном зале внутри храма. Она с удовольствием соскользнула в гранитный бассейн и тут поняла, что вода не подогрета, напротив — в каменной чаше застоялся давний пронизывающий холод. У Клеопатры потемнело в глазах, и она с трудом подавила желание позвать на помощь. Нельзя дать им понять, насколько она слаба. Она гадала, не воспользовались ли египтяне возможностью помучить ее, заставив разом заплатить за угнетения, чинимые ее предками? Ибо богатство Птолемеев оплачивалось согбенными спинами и пустыми карманами коренных жителей Египта.
