Книга Душегубы, страница 44. Автор книги Леонид Влодавец
Cтраница 44
нормально и здорово. Счастливо!
Ваня помахал рукой и исчез с экрана.
Пока ошарашенный папа переваривал выступление своего чада, Эдуард
Сергеевич вынул кассету и выключил моноблок.
- Вот видишь, - вздохнул он сочувственно, - такая нынче молодежь пошла.
Ты его кормил, поил, учил, воспитывал, а он такие речи говорит. Ведь видно
же, что его не заставляли. Сам все говорил, по своей воле...
- Этого я еще не знаю, - мрачно произнес Соловьев, - может, его там
напоили или накололи чем-нибудь...
- Не обманывай себя, - посоветовал Тихонов, - не дурак ведь, наверняка
сообразил бы, что он под кайфом говорит. Нет, тут все чисто.
- Непонятно мне, - Антон Борисович потер лоб, - чего этим, которые его
держат, нужно? Я бы, если б уж стал такой спектакль разыгрывать, так первым
делом попросил бы пацана сказать перед камерой условия освобождения. Мол,
дорогой папочка, передай такому-то дяде столько-то тысяч долларов налички
там-то и тогда-то. А если не передашь, то эти дяди мне головку отрежут и
пришлют тебе в посылке. Так вроде бы обычно дела делаются.
- Это обычно... - многозначительно осклабился хозяин:
- А здесь, должно быть, необычное что-то.
- Хорошо. - Соловьев решительно хлопнул себя по коленке. - Кассету тебе
привез кто-то? Знаешь ведь, сукин сын, кто - там эти господа А и Б? Можешь
меня с ними свести, уточнить условия и все прочее?
- Попробую... - вздохнул Тихонов. - Хотя, сказать откровенно,
разговаривать надо не с ними.
- А с кем?
- С Иванцовым Виктором Семеновичем, облпрокурором...
ГОСТЬЯ-4
Автобус, обтрюханный и заезженный "пазик", тяжело притормозил перед
полуразбитой - из пушек ее расстреливали, что ли? - бетонной остановкой с
надписью: "Лутохино". Человек двадцать выбрались из салона на сельскую
улицу, переговариваясь и перебрасываясь шутками. Помаленьку стали
расходиться кто куда - все были местные.
Молодая женщина в теплом платке и вывернутом на зеленую сторону китайском
пуховике, вдела руки в лямки рюкзака, утрясла его на спине и, взяв в каждую
руку по хозяйственной сумке, уверенно пошла вдоль улицы. Следом за ней от
автобусной остановки поспешала какая-то толстая бабка с тележкой-рюкзаком.
- Милая! - позвала бабка, обращаясь к идущей впереди молодке. - Тебя не
Люба звать, случайно?
- Люба... - нехотя отозвалась молодая.
- Не Потапова, случайно? Не Ивана Сергеича дочка? Люба остановилась,
подождала бабку, присмотрелась:
- Тетя Катя? Корешкова?
- Ну, ну! - закивала бабка, радостно моргая. - Корешкова! А тебя-то я
давненько не видела! Не сразу и узнала...
- - Я тоже не узнала, пока ты близко не подошла.
- Сколько ж ты сюда не заезжала?
- Давно, тетя Катя, лет десять, кажется. С тех пор, как мама умерла.
- И что ж ты так? Неужто времени не находила? Хоть бы в отпуск летом
приехала...
- Да у меня, тетя Катя, все отпуска зимой были. А теперь вот без работы
осталась.
- Ох ты! - испуганно воскликнула тетя Катя. - Выгнали, что ли? Начальству
не уноровила?
- Вроде так. Под сокращение попала.
- А ты где работала-то?
- Последнее время в ларьке торговала, - неохотно ответила Люба.
- И много платили? - полюбопытствовала бабка.
- Миллион, - усмехнулась Люба, - с копейками.
- Ух ты! - позавидовала тетя Катя. - Небось жалко было с такой работы
увольняться?
- Не то слово, - проворчала Люба, явно желая поскорее отвязаться от
настырной старухи.
- А ты сейчас куда? Неужто в Марфутки?
- Пойду проведаю.
- Да там, поди, и нет никого. Летом-то, сей год, и то народу мало было. А
сейчас так и вовсе пусто.
- Дом-то наш стоит?
- Стоит. Заколоченный. Вещей-то, не знаю, осталось ли чего. Но сам-то дом
не растащили. А вот Васениных уже раскатали. У них, слышь ты, Санек где-то
на югах теперь живет, сюда поболе твоего не бывал. Ну а какой-то проныра
увидел, что дом крепкий, раскатал в зиму, да и вывез. Прямо целиком. Другие
поободрали только, а ваш так стоит. Гладышевых дом тоже стоит. Только они
его Тоньке Аверьяновой продали, как та погорела. А Тонька-то уж третий год
как померла. Петька продал. Шебутной этот, тюремщик. Говорят, расстреляли
его за убийства. А может, и врут, не знаю... Ты-то видала его, нет? Люба
досадливо мотнула головой.
- Нет, не видала. Значит, померла тетя Тоня?
- Померла, царствие небесное. Лечила всех, лечила, а сама себя не
вылечила. Внучка ее два лета приезжала, может, и на это приедет. А сына с
невесткой давно не бывало. У них под городом дача, сюда не ездят.
- Понятно, - сказала Люба, - значит, нет никого в Марфутках?
- А кому ж там быть? Тонька последняя была. Летом только из Сидорове
приезжают да из города. А зимой туда и тропы нет. Дорога только до фермы
доезжена. Там летом какие-то городские чего-то ладить взялись.
- Пришли мы, теть Кать, - напомнила бабке Люба. - Ты ведь здесь живешь?
- Здесь, Любаня, здесь... Так ты чего, взаправду в Марфутки собралась? Не
ходи. Не трави душу зря. Лучше у меня оставайся. Все равно там и печь не
затопить небось. Меня-то ты не стеснишь, не сомневайся. Одна живу. Старший в
Ленинграде обосновался, женился опять, молодую взял, лет на десять разницы.
Но три года не бывал, добро хоть письма шлет да посылки изредка, Младший
развелся, в Сидорове устроился, на ДОКе.
- Он, что ли, лыжи оставил? - спросила Люба, указывая на пару потертых
"Эстонии" с металлическими палками, стоящих на крыльце.
- Он, - подтвердила бабка, - в ту пятницу приезжал, зайца полевал. Делать
больше нечего. Вольный казак! Ты-то замуж не выходила больше?
- Кому я нужна, теть Кать? - без особого кокетства произнесла Люба. -
Старая уже, тридцать пять скоро.
- Неужто? - удивилась старуха. - А на лицо так и тридцати не дашь... И
детей, значит, тоже не было больше?
- Нет. Как-то обошлась... Вот что, тетя Катя. Я у тебя сумки оставлю, а
на лыжах все-таки до Марфуток добегу. Погляжу, как там и что.
- Ты гляди, темнеет уже. Там волки гуляют. Мой-то, когда по зайцев ходил,
лося разодранного видел.
- Да сейчас два часа всего, - сказала Люба, - раньше полпятого не
стемнеет. Так я беру лыжи?
- Бери, коли охота. Валенки его возьми, давно просохли, не боись. У тебя
сапоги хоть и без каблуков, а на лыжах неудобно будет. Сумки-то с чем? В
тепле не протухнет?
- Нет, там тряпье разное, - ответила приезжая, затаскивая сумки на
крыльцо, а затем в сени. Там же, в сенях, Люба сняла сапоги, и бабка подала
ей большущие черные валенки без галош и толстые носки из грубой серой
овечьей шерсти.
- Налезет? - позаботилась тетя Катя.
- Ништяк! - оценила Люба, притопнув валенками.
- Чего? - не поняла бабка.
- Нормально все, - ответила Люба, уже выходя из сеней на крыльцо и
забирая оттуда лыжи.
- Рюкзак-то чего не сняла? - спросила тетя Катя.
- Своя ноша не тянет. - Люба положила лыжи на плечо и вышла за калитку с
рюкзаком за спиной.
До околицы гостья добралась пешком, а затем углядела лыжню, должно быть,
проложенную бабкиным сыном. Вела она примерно в том направлении, какое
требовалось Любе. Развязав лыжи, она вдела валенки в крепления из
брезентовых ремешков с задниками из клистирной трубки и двинулась по лыжне к
лесу.
Солнце и впрямь висело довольно низко. Длинная
