Римляне никогда не видели женщины, чья власть была бы такой крепкой и простиралась бы так далеко, как у Клеопатры. Теперь же ей казалось, что те самые достоинства, при помощи которых она надеялась завоевать восхищение римлян, — богатство, преданность войск Египта и стран, лежащих к востоку, — что как раз эти качества и восстановили римлян против нее.
Чем дольше она находилась в одном лагере с римскими друзьями Антония, тем сильнее понимала, насколько пугает их власть монарха. Они были и зачарованы тоже, но скрывали свое благоговение за маской страха. Иногда этот страх принимал форму презрения, как в Афинах, когда Антоний едва не набросился на какого-то человека из-за нанесенного им оскорбления.
Тогда они остановились в Афинах по дороге к Патрам. Клеопатра не бывала в этом городе со времен похорон своей дорогой подруги, Мохамы. Царица снова навестила этот памятник после стольких лет, стерла с камня пятнышко грязи, и по щеке ее невольно скатилась слеза. Тогда Клеопатра настояла на том, чтобы ее убитой подруге поставили этот памятник, и теперь улыбнулась, вспомнив сгорбленного жреца, который взял ее деньги, и дрянного ремесленника, которого он нанял. Им и в голову не пришло, что когда-нибудь она вернется, дабы взглянуть, на что ушли ее деньги. Они безбожно исковеркали эпитафию, которую Клеопатра требовала высечь. В этой надписи саму Клеопатру нарекли «маленькой ливийской царевной», а о происхождении Мохамы вообще не было сказано ни слова.
Клеопатре было тогда одиннадцать лет. Двадцать семь лет прошло. Мохаме, навсегда оставшейся шестнадцатилетней, было бы теперь больше сорока. Клеопатра не могла представить себе эту девушку, дочь пустыни, зрелой женщиной. Если и есть что-то прекрасное в преждевременной смерти, то это сохранение вечной юности. Мохама, сильная и неистовая, такая чувственная, никогда не постареет. Ее прекрасная смуглая кожа не иссохнет и не покроется сетью морщин. Упругая кожа на ее груди и животе никогда не растянется после вынашивания и выкармливания детей.
Клеопатра пожалела, что не умеет вызывать мертвых. Она никогда не испытывала страха, когда находилась рядом с Мохамой. Что Мохама сделала бы для царицы царей и ее сыновей-царей? И что бы сделали с ней люди, оспаривавшие власть царицы, если бы Клеопатру по-прежнему повсюду сопровождала темнокожая сирена, владевшая скимитаром с искусством скифского воина? А какие истории породило бы присутствие Мохамы! Все офицеры пытались бы переспать с нею, и в результате расходились бы все новые слухи про жуткую амазонку, служащую Клеопатре. У Рима появился бы еще один повод для сплетен.
Клеопатра отвернулась от памятника подруге детства, но успела заметить, как Хармиона приложила ладонь к камню и прошептала:
— Прощай, дочь пустыни. Да будут боги милостивы к тебе.
И от этих слов слезы, навернувшиеся на глаза Клеопатры, превратились в озера печали. Хармиона обняла царицу.
— Ты плачешь об утраченной юности и о беззаботных днях, проведенных в ее обществе. Они давно окончились, в день ее смерти.
Хармиона была права. В тот день маленькая царевна, любившая переодеваться и бегать по улицам Александрии, навсегда выбросила те свои наряды и отказалась от детских приключений.
— Но Хармиона, похоже, будто боги послали мне Мохаму, чтобы подготовить меня к дальнейшим испытаниям. Те приключения, в которые мы с ней играли, — они ведь произошли со мной на самом деле! Дни, проведенные с Мохамой, словно были репетицией моих обязанностей.
— Боги добры к тем, кто чтит их. Ты и твой отец почитали богов. Ты была благословлена превыше всех женщин за то, что не забывала их.
В честь прибытия Клеопатры в Афины на Акрополе — самом священном месте города, там, где в своем великолепном храме стояла сама Афина, — была водружена статуя царицы, изображенной в виде Исиды. Клеопатра была убеждена, что афиняне стремятся искупить свой промах, который они допустили, воздавая неслыханные почести Октавии: они ведь тогда провозгласили ее земным воплощением Афины. Теперь же улицы были буквально засыпаны монетами, прославляющими Антония и Клеопатру. Повсюду, где проходили император и царица, во множестве стояли их изваяния. Клеопатре постоянно воздавали почести как первой царице Египта, удостоившей город своим божественным присутствием.
Огромная толпа должностных лиц и жрецов встречала ее в порту с поэмами, написанными в ее честь. Атлеты, актеры, певцы и философы посвящали все свои деяния ее величию. Юные девочки-афинянки бросали цветы под ноги Клеопатре, а на пирах, где она присутствовала, служанки были облачены в египетские наряды.
Антонию, хоть его и называли императором, также воздавали царские почести. Возможно, тем самым эллины, при всей их преданности демократии, хотели показать, что монархия, выросшая на греческих традициях, милее им власти Рима. А почему бы и нет, думала Клеопатра. Греческая монархия принесла бы славу их стране, в то время как римляне только и хотели, что пограбить их храмы.
Ночью, после всех празднеств, наконец-то оставаясь наедине, они с Антонием подробно обсуждали свое представление о Греко-Римской империи под их совместным верховным владычеством и с самоуправлением на местах. Единственным исключением должен был стать сам Рим, где для его умиротворения будет сохранена республика — по крайней мере, до тех пор, пока римляне не перестанут столь сентиментально относиться к прошлому.
Клеопатре казалось, будто они с Антонием смотрят на мир общими глазами. Она была другом Антония, его союзником, его благотворительницей, его любовницей, его женой и матерью его детей, но теперь она уверовала в то, что переросла все эти роли и они двое превратились в единое существо с единой миссией. Вместе они были более велики, чем каждый из них сам по себе. Вместе они непобедимы. «Пусть будет так!» — молилась Клеопатра.
Однако два человека, прибывшие из Рима, обрушились в ее озеро радости, словно огромные валуны. Одним из них был сын Антония от Фульвии, Антулл, которого «вернули» отцу после того, как Октавия наконец-то изобразила достаточно униженности и покинула дом Антония. Антония-младшего отправили к его родственникам в Риме.
— Октавиану вообще свойственно возвращать сыновей отцам, — заметила Клеопатра, припомнив, как он отослал новорожденного сына Ливии к Тиберию Нерону.
Антулл был счастлив вновь оказаться в обществе отца. Его переполняли рассказы о доброте Октавии.
— Она обращалась со мной, будто с собственным ребенком, — говорил мальчик, по наивности не замечая, что его слова причиняют царице боль. — Она — благороднейшая из женщин. И очень переживает из-за распри между ее братом и мужем.
Клеопатра не видела Антулла несколько лет и забеспокоилась, обнаружив, что он настолько привязан к Октавии.
— Твой друг и брат Цезарион очень по тебе соскучился, — сказала Клеопатра. — А двойняшки постоянно рассказывают о тебе маленькому братику, которого ты еще не видел.
Антулл поблагодарил ее — вежливо, но чопорно, словно позабыл о некогда существовавшей между ними привязанности, равно как и о временах, когда они с Цезарионом днями напролет носились по всему дворцу. Антоний увидел, что Клеопатра огорчена, и отправил сына спать.
