Клеопатра наблюдала за войной с собственного балкона, словно зритель — за каким-нибудь театральным представлением. У нее возникло ощущение, будто она уже читала текст этой пьесы, ибо Цезарь той ночью раскрыл ей свои планы, а на следующий день разыграл их в жизни во всех подробностях.
За это время Клеопатра поняла, что Цезарь прав: Фортуна на его стороне. Казалось, что и вправду, если Цезарь чего-то пожелает, это непременно произойдет. Словно это он указывает богам, а не наоборот. Клеопатра подумала, что, быть может, Александр обладал тем же самым даром — до самой своей смерти, когда боги решили восстановить свою власть над этим смертным. В какой-то момент они взыщут ту же самую плату и с Цезаря, но до тех пор он совершенно явно отмечен их благоволением.
Выведать сокровенные тайны Александра — как он приобрел влияние и на мир богов, и на мир смертных — не было возможности, но Юлий Цезарь находился здесь, в собственной постели Клеопатры, где она могла наблюдать за ним. Она постарается понять, как он получил власть даже над богами.
Ганимед почти полностью окружил дворец, и с суши, и с моря. У него было больше кораблей, чем у Цезаря, и, что еще сильнее усугубило тяготы осады, он накачал соленую воду в колодцы, которыми пользовались римляне. Но Цезаря это не привело в уныние; правда, Клеопатре показалось, что он несколько обескуражен и встревожен. Диктатор был уверен в том, что иудейские войска не бросят его — они не могут позволить себе снова разочаровать его, — и потому сказал Клеопатре, что им надо извлечь пользу из образовавшейся паузы.
Клеопатра же знала, что римской армии остались считанные дни до смерти от жажды, о чем она и сказала Цезарю.
— Неважно, — ответил Цезарь. — Если люди хотят работать, выход найдется всегда. Все равно они скучают. Им осточертело сидеть в осаде, а не осаждать других. Их это стесняет. Так что они только придут в восторг, когда я поставлю перед ними новую задачу.
Клеопатра не знала, что у него на уме, — до тех пор, пока он не подвел ее к окну. Потом она наблюдала, как люди Цезаря днем и ночью копают глубокие туннели, чтобы добраться до источников с питьевой водой, расположенных у берега. Когда Клеопатра поздравила его с обнаруженными источниками, Цезарь отозвался:
— Римская изобретательность. — И добавил: — Этот народ не прочь поработать.
Легкая насмешка в адрес греков, которые, как считалось, обленились за века, минувшие с великих времен Перикла.
В конце концов римский Сенат прислал Цезарю небольшую флотилию из Малой Азии. Они столько тянули с морским подкреплением, что Клеопатра начала сомневаться, действительно ли они желают Цезарю победы в Египте, или у них имелся какой-то собственный тайный план. Клеопатра спросила об этом у Цезаря, и он ответил, что, несомненно, его враги в Риме желают, чтобы он сгинул без следа.
— Но желания моих врагов не имеют никакого значения для судьбы Цезаря, — добавил он.
Он обещал Клеопатре, что завтрашний день будет полон событиями. Действительно, новый день не разочаровал ее. Последовала длительная ночная беседа с флотоводцем, приплывшим с Родоса, — Цезарь позволил Клеопатре присутствовать на этой встрече, и она слушала, как они разрабатывают свои планы. Они собрались подплыть прямиком к египетским кораблям, втянуть их в сражение и быстро поджечь.
— А после того, как мы разгромим флот мятежников, мы захватим остров Фарос, — добавил Цезарь.
— Как, в тот же самый день? — удивилась Клеопатра.
— А к чему терять время впустую?
На следующий день все произошло в точности так, как сказал Цезарь, и Клеопатра еще тверже уверилась в его особых взаимоотношениях с богами. Цезарь спалил большую часть египетского флота, включая и торговое судно, везшее множество книг для Великой библиотеки. «Ошибка», — сказал Клеопатре Цезарь вместо извинения. И Клеопатра не винила его, ибо он любил литературу не меньше ее самой и никогда не совершил бы такого варварства преднамеренно.
Клеопатру захлестнул вал эмоций, когда она смотрела, как римляне настигают и поджигают корабль за кораблем; языки пламени взмывали в синее средиземноморское небо, словно состязаясь с огнем, горящим на вершине маяка. Это были ее корабли, ее люди, ее военный флот. Лишь стечение обстоятельств сделало их ее врагами. Стоит их вразумить — и они поклянутся ей в верности. Для них нет разницы, кому из династии Птолемеев служить.
Это были те же самые люди, которые противостояли ее наемной армии под Пелузием, пока Цезарь не разгромил Помпея и тот не бежал в Египет в поисках спасения. Сегодня они ее враги, завтра станут ее защитниками. Положение было ненадежное, и Клеопатра не знала, стоит ли ей после завершения войны вводить в город собственную армию — для пущей безопасности, или этим она лишь навлечет на себя лишнюю враждебность.
Недавно она получила письмо от Гефестиона; тот писал, что многие из ее наемников дезертировали, поскольку получили более выгодные предложения от римских военачальников, зазывавших их в Сирию, на войну с парфянами. Оставшихся он может кормить и выдавать им плату еще месяц, но не больше. Каковы будут ее распоряжения?
У Клеопатры не нашлось никаких распоряжений. Ей не нравилось бездействие — это было против ее природы, — и все же сейчас неразумно предпринимать что-либо независимо от Цезаря. Неужели теперь так будет до конца ее жизни? Неужели она станет очередной бесполезной представительницей Птолемеев, удерживающей свой трон лишь благодаря пресмыкательству перед Римом?
Клеопатра вдруг поняла, что ее ребенок — единственная возможность избежать судьбы своих предков. Это — то самое решение, о котором она молилась много лет назад у ног Артемиды Эфесской, когда Клеопатра — четырнадцатилетняя девчонка, обожавшая всяких маленьких животных, — собственноручно перерезала горло ягненку и смотрела, как его кровь красной рекой течет в священную чашу. Она поклялась перед богиней, что не станет походить на своих выродившихся предков. И теперь Артемида, богиня охоты, богиня-девственница, та самая, что некогда покарала мужчину слепотой лишь за то, что он случайно увидел ее нагой, не только не позавидовала Клеопатре за удовольствие, полученное от занятий любовью, но и вознаградила ее беременностью. «Боги добры с теми, кто служит им». Клеопатра услышала в сознании голос отца, и ее пробрал озноб. Вот знак того, что дух отца по-прежнему с нею.
Она ничего не сказала Цезарю о своих подозрениях, ныне переросших в твердую уверенность, ибо минуло уже два месяца, а она не уронила ни капельки крови. Однажды ночью, в возбуждении, которое охватило их после уничтожения египетского флота и возвращения острова Фарос, они с Цезарем занялись любовью с таким пылом, как никогда прежде, стремительно и яростно, — хотя это происходило в тот самый день, когда Цезарь проплыл немалое расстояние в доспехе. И все же римлянин казался моложе и энергичнее, чем когда бы то ни было.
Клеопатра надеялась, что столь бурная страсть не повредит ребенку. Ей не у кого было спросить об этом — так, чтобы не вызвать подозрений. Стоит ей хоть словом обмолвиться на эту тему, и по осажденному дворцу тут же разнесется вереница слухов, как будто подробностей ее романа недостаточно, чтобы машина сплетен работала безостановочно, днем и ночью.
