— Лучше, чем кто-либо, уверяю. Наша дружба пережила все невзгоды, — заявила Сервилия, особенно подчеркнув слово «все».
«До нынешнего момента», — подумала Клеопатра.
— Если бы это было правдой, ты бы знала, что Цезарь — прежде всего римлянин. Интересы Рима он ставит превыше собственных. Никакое женское нашептывание не в силах подтолкнуть его к той или иной идее.
— Те, кто знают его достаточно хорошо, понимают это. Но я думала, что твоему величеству небезынтересно будет узнать, что эти слухи ширятся. Если верить философам, следует согласиться с тем, что знание — это разновидность власти.
— Да, действительно. Но кто же распускает эти слухи?
— Боюсь, многие. И твоя собственная сестра тоже приложила к этому руку.
— Моя сестра? С каких это пор пленницы получили возможность навязывать свое мнение самым влиятельным лицам города?
— Твоя сестра встречается с небольшой группой римлянок, которые тешат свою гордость, опекая пленников. Полагаю, тебе знакома такая разновидность доброхотов? — Сервилия взмахнула рукой, выражая неодобрение. — Они впустую расходуют естественную женскую жалость на недостойных, вместо того чтобы сидеть дома и заниматься семьей.
— Но с чего это вдруг к ней кто-то стал прислушиваться? Моя сестра — враг Рима. Смею тебя заверить, она не прекратит борьбу только потому, что ее повергли и заковали в цепи.
— Вот именно! Она подливает масла в огонь, питающий слухи о небывалых амбициях Цезаря. Она рассказывает, будто вы с ним задумали разогнать римское правительство и основать объединенное царство где-то на востоке — в Вавилоне, Александрии, Антиохии, Трое — словом, где-то там.
Сервилия следила за реакцией Клеопатры, словно кот, подкарауливающий мышь.
— А ты сообщила об этом Цезарю?
Почему эта женщина взяла на себя труд просвещать ее, Клеопатру? Что за темные цели таятся за этим высоким, гладким челом? Почему бы ей не передать сведения сразу в нужные руки?
— Да, но ты же его знаешь. Он махнул рукой и заявил, что все мои опасения основаны на пустой болтовне, на которую не следует обращать внимания.
— Неужели моей сестре верят? — спросила Клеопатра недоверчиво или, скорее, изо всех сил изображая недоверие.
Интересно, знает ли Сервилия, насколько она близка к истине — ну, не считая, конечно, всяких зловещих подробностей наподобие разгона римского правительства?
Сервилия кивнула.
— О да, потому что хотят ей верить. Цезарь пользуется любовью народа, однако некоторые очень влиятельные люди боятся его. И подозревают именно в тех стремлениях, о которых говорит царевна.
— Но ты-то наверняка понимаешь, что все это — бред истеричной, озлобленной девчонки?
— Конечно. Но ей удалось причинить определенный вред, прежде чем ее удалили из города. — Сервилия вцепилась в подлокотники кресла, как если бы собралась вставать, однако же не встала. Ее широкие белые пальцы покраснели от напряжения. — Могу я отбросить церемонии и поговорить с тобой начистоту?
— Как тебе будет угодно, — сказала Клеопатра, напрягшись. Ее пугал натиск этой бесстрашной женщины, превосходящей ее возрастом.
— Ты можешь подумать, будто я стремлюсь вернуть — как бы получше выразиться? — свое прежнее положение в жизни Цезаря. Могу тебя заверить, что это предположение бесконечно далеко от истины. В молодости я и сама именно так бы и подумала. Но ты себе не представляешь, какую свободу женщина получает на этом этапе жизни, лишившись забот подобного рода. Я хочу сказать тебе, что я люблю Цезаря уже больше тридцати лет, и моя любовь простирается куда дальше, чем обычное стремление быть объектом его желаний. Мы с ним очень, очень старые друзья. Мы с ним всегда представляли, как вместе постареем — настолько, что уже не сможем подолгу ходить без посторонней помощи. Мы будем сидеть в креслах и смотреть за тем, как молодые выполняют наши теперешние обязанности, попивать вино и наслаждаться ароматом цветов. Меня вполне устраивает, что ты стала одной из тех исполненных жизни молодых людей, которые заняли мое место. На здоровье. Я так откровенно говорю с тобой об этом, потому что хочу состариться вместе с Цезарем именно так, как только что описала. Но если он не будет осторожен — а он ненавидит осторожничать, — наши мечты могут и не сбыться.
При словах Сервилии о том, что она намеревается провести остаток жизни рядом с Цезарем, Клеопатра мысленно фыркнула. Эта честь может принадлежать лишь одной женщине, и достанется она не какой-то там старой римской карге, а могущественной молодой царице.
Однако вслух Клеопатра произнесла совсем другое:
— Так что же не нравится его врагам? Ты должна помочь мне. Я не вполне понимаю, чем вызвана подобная враждебность к человеку, так много сделавшему для своей страны.
Клеопатра ждала, что ответит Сервилия. Она не сомневалась в том, что Брут вовсе не друг — и не сын — Цезарю, и теперь ей хотелось увидеть, подтвердит ли мать Брута ее уверенность. Если в семье этой женщины что-то происходит, она наверняка об этом знает. Клеопатра была уверена, что у Сервилии оливка с кухни без ее ведома не пропадет.
— Возможно, монарху трудно понять римский образ мыслей, но сосредоточение власти в особе Цезаря противоречит всем нашим принципам. Именно поэтому мой сын не одобряет диктаторства. Что же касается прочих, их выводит из себя то обстоятельство, что Цезарь отдает Рим неримлянам. Он даровал римское гражданство всем свободным жителям Италии, предоставив им те же самые права и привилегии, что и настоящим римлянам. Он ввел галлов в Сенат. Он сместил римлян из очень хороших семей с занимаемых ими постов в провинции, посадив вместо них местных жителей.
«Проходимцы!» — вот как честил Цезарь тех римлян, которых он согнал с должностей и отослал домой. «Проходимцы, неблагодарные твари, тупые воры!» Но царица не стала повторять эти эпитеты Сервилии, поскольку та, вне всякого сомнения, состояла в родстве с некоторыми из них.
— Позднее он принародно заявил, что его цель — даровать права римского гражданина всем свободным людям в государстве! Должна тебе сказать, что эта идея, наряду с галльскими чучелами, являющимися в Сенат в штанах — подумать только, в штанах! — привела в ярость его противников-консерваторов, считающих, что мы должны сохранить Рим в чистоте. Разумеется, ты понимаешь всю мудрость такого подхода?
— Насколько мне известно, галльские сенаторы во время войны были верными союзниками Цезаря, — сказала Клеопатра. — Вполне естественно, что их следовало вознаградить. А раз Галлия теперь часть римского государства, то почему бы галлам не быть римлянами? Никто же не заставляет римлян становиться галлами.
Сервилию, похоже, этот ответ шокировал; ее брови поползли на лоб.
— И ты предвидишь, что когда-нибудь и твои подданные тоже станут римскими гражданами?
Клеопатра действительно предполагала, что однажды ее подданные получат римское гражданство. Они станут римскими греко-египтянами, соединив в себе три самые блестящие цивилизации в мире. Для Клеопатры это была цель, которой следовало добиваться, а не перемена, которой следовало страшиться. Без перемен нет движения вперед. Но она полагала неразумным слишком много показывать этой женщине, впитывавшей информацию, словно губка.
