Впрочем, Антоний держался совершенно естественно, и потому трудно было заподозрить его в участии в заговоре. Его улыбка хоть и отдавала сладострастием, казалось, была совершенно искренней. Ее источником было сердце, а не какие-то темные устремления, похотливые или политические. Если Антоний и намеревался соблазнить ее, то, похоже, просто потому, что хотел ее. Его побуждения не представляли собой большего, нежели обычное вожделение самца. И если Антонию и приходило в голову, что расположение Цезаря продиктовано вовсе не любовью, а подозрительностью, то он никак этого не выказывал и продолжал вести себя по отношению к Цезарю как офицер, восхищающийся своим военачальником, и как раскаявшийся сын.
Клеопатра бдительно следила за происходящим. Эта игра в кошки-мышки велась не ради благосклонности царицы. Борьба шла не за место между ног молодой женщины, а за Египетское царство и его ресурсы, которые можно было использовать в стремлении победить могущественного врага.
Цезарь развернул карту медленно, словно снимал одежду с девушки, а Антоний уставился на изображенные на ней земли так жадно, словно это была высокая девичья грудь. Цезарь расправил пергамент и обвел пальцем границы тех земель, по которым он уже прошел победным маршем и которые присоединил к Риму. «Как легко он завладел миром!» — подумалось Клеопатре. Цезарь приколол углы карты металлическими кнопками и указал на Парфию.
Он объяснил свой план. Восемнадцатого марта он двинется через северные территории, собрав по пути шестнадцать легионов и десять тысяч конников. Продвигаясь вдоль Евфрата на юг, он нанесет первоначальный удар в этом направлении, затем стремительно пройдет через Карры и отомстит за унизительную смерть своего бывшего союзника, Красса. После того как Красс потерпел постыдное поражение, его голову подали к столу — таково было варварское чувство юмора парфянского царя.
— Боги проклянут нас, если мы отложим месть за Красса еще на год, — сказал Цезарь. — Иногда по ночам мне мерещится его безголовый призрак.
Отплатив за Красса, он намеревался двинуться на север, через Дакию, встретиться там с Антонием и его легионами и схватиться с предводителем варваров Буребистом. Этот вождь постоянно нападал на римские поселения в Иллирии. Складывалось такое впечатление, будто этот Буребист был ярым противником винопития и поставил себе целью свести под корень все тамошние виноградники.
— Этот человек представляет собой серьезную угрозу, — сказал Антоний. — Мне придется держать себя в руках, чтобы дождаться тебя, Цезарь, прежде чем схватиться с ним.
— Помни, мы становимся сильными, когда объединяемся, сын мой, — отозвался Цезарь. — Вместе мы куда больше, чем один плюс один.
Они улыбнулись друг другу, словно коты, делящие мертвую птицу. Клеопатра даже не могла сказать, что вызывает у нее большее подозрение при виде этой взаимной предупредительности двух хищников. Боится ли она за сына? Ужасает ли ее отсутствие искренности между Цезарем и Антонием? Они явно пытались скрыть нехватку теплоты за хорошо рассчитанным внешним проявлением приязни. Но все это было не настолько зловещим, как тот озноб, что пробирал Клеопатру, когда она оказывалась рядом с Брутом: тот постоянно смотрел на Цезаря с горьким прищуром, даже когда изрекал великодушные речи. Возможно, подспудное соперничество двух мужчин за ее благосклонность порождало в душе Клеопатры легкий душевный трепет. Что-то было неладно, но что именно — Клеопатра понять не могла.
— Диктатор, я думала, ты намерен пройти по дороге на восток через Александрию, чтобы запастись провиантом.
Клеопатра решила, что лучше ей затронуть этот вопрос прямо сейчас, не откладывая до того момента, когда они окажутся наедине. Сколько времени пройдет, прежде чем она увидит его снова? Клеопатра уже решила проехать с ним как минимум до Иудеи, завернув по дороге к набатеям, чтобы заново оговорить арендную плату за их финиковые сады.
— Дорогая, сейчас и так ходит слишком много слухов о переносе столицы в Александрию. Не стоит подливать масла в огонь, заставляя сто тысяч солдат маршировать у тебя под окнами. Я бы предпочел, чтобы ты переслала вклад Египта в нашу войну — зерно, оружие и лошадей — прямо в Антиохию. А там Долабелла проследит, чтобы все это было доставлено по назначению.
Так вот каков его план. Материальный вклад Клеопатры в завоевание Парфии будет огромен, а участие минимально — он будет иметь решающее значение для победы, но останется незримым для мира.
— Путь через Александрию слишком долог, — вклинился в разговор Антоний. — Хотя, несомненно, он имеет свои преимущества.
— Для Александра он не был слишком долог, — не сдержавшись, отрезала Клеопатра.
Тон, которым это было сказано, стер улыбку с лица Антония. Она оскорбила его. Впрочем, в данный момент это ее не волновало. Эти двое мужчин делили мир между собою, требуя при этом, чтобы царица трудилась ради их славы, сама оставаясь в безвестности.
Клеопатру беспокоили перемены в ее отношениях с Цезарем. Она не понимала, откуда берут начало эти перемены. В то, что причиной всему был Антоний, ей не особенно верилось. Но инстинкты редко подводили царицу. В частных беседах Цезарь всегда поддерживал образ империи, который они создали вместе — диктатор Рима и царица Египта, объединившиеся в теле маленького мальчика. Цезарь, управляющий восточной Римской империей из Александрии, и западной — из Рима. Сотрудничающий с царицей как равный, а не господствующий над ней — до тех пор, пока ее сын не станет достаточно взрослым, чтобы принять корону Египта и в полной мере унаследовать мощь своего отца. Диктатор не раз повторял, что после того, как Парфия будет завоевана, их уже ничто не остановит. Клеопатра верила ему, но при этом понимала, что Цезарь создаст империю в любом случае, хоть с ней, хоть без нее.
Цезарь постоянно и весьма настойчиво звал Клеопатру вернуться в Рим, но с тех самых пор, как они воссоединились, он держался холодно и отчужденно. Что-то изменилось. Он, как обычно, исполнял свои обязанности, включая постельные, но дистанция между ними сделалась даже больше, чем та, которую Цезарь поддерживал между собою и всеми прочими людьми. Впечатления, будто Цезарь утратил все стремления, не возникало. И все же Клеопатре казалось, будто он плывет сквозь идущие дни, словно тень, на время вновь посетившая мир живых и вернувшаяся к прежнему образу жизни, — но вместо материального тела у него осталась лишь иллюзия.
Цезарь состарился. Всегда любивший поесть, за время пребывания в Испании он ощутимо похудел. Щеки на истощавшем лице обвисли, словно пустые седельные сумки. Под глазами залегли фиолетовые тени. Рядом с Антонием — здоровый румянец, бугрящиеся мускулы, сияющая белизна кожи и коричневый мрамор глаз — Цезарь выглядел больным. Клеопатра вдруг вспомнила, где она прежде видела этот ужасный желтый цвет лица. У своего отца в те последние, отчаянные дни.
— Уладив дела в Дакии, мы двинемся вдоль Дуная и покорим проживающие там германские племена. Тем самым мы проложим себе путь обратно в Галлию, на тот случай, если Бруту потребуется помощь в поддержании порядка там. А уже оттуда мы отправимся домой.
