— Они просто сами не знают, чего хотят, — со вздохом изрек Цезарь. — А потому я должен делать то, чего хочу я сам.
— Да, Цезарь, делай, что хочешь, но обезопась себя от тех, кто с тобою не согласен! — сказала Клеопатра. — История Рима насквозь пропитана кровью.
Клеопатра рассказала ему о предупреждении Сервилии. Цезарь ответил, что женщины всегда из-за этого беспокоятся и потому-то никого из них, за исключением амазонок, нельзя подпускать к войне. Кальпурния тоже все эти дни ходила за ним следом, как привязанная, бедняжка.
— Мне кажется, что это именно вы, три женщины, составили заговор против меня, — сказал Цезарь. — Вы, а не те несколько неблагодарных сенаторов, которым постоянно нужно на что-то жаловаться.
Астролог также предостерег Цезаря, сообщив, что диктатора окружают люди, замыслившие против него зло. Но Цезарь лишь отмахнулся.
— Им придется отправиться в Парфию, чтобы причинить мне вред, — со смехом сказал он, — и сразиться с моими легионами, чтобы добраться до меня.
В довершение всех неприятностей Цезарь недавно отослал набранных в Испании отборных гвардейцев, которые были приставлены к нему лично, потому что ему, видите ли, не нравилось слышать их шаги у себя за спиной. «Они мешают моему мыслительному процессу», — так он заявил.
— Ты слишком сильно искушаешь Фортуну, — сказала ему тогда Клеопатра.
— Я заслужил эту привилегию, — был его ответ.
И вот теперь он опять нацепил ленивую улыбку, которая редко покидала его лицо, когда он разговаривал со всеми этими римлянами, окружавшими трон. Трон! Римские граждане презирали само это слово и все, что с ним связано. И все же сенаторы даровали Цезарю привилегию восседать на троне на глазах у всего города. Всякий раз, когда ему приходилось появляться перед большим скоплением народа, он, словно царь, утверждался на золоченом кресле, возвышаясь над всеми. И тот же самый образ, что внушал подданным Клеопатры благоговейный страх и трепет, — образ выдающегося существа, божественной волей наделенного властью и вознесенного над всеми тварями земными, — вызывал у соотечественников Цезаря явственную тревогу и смятение.
Диктатор и его трон сделались в городе притчей во языцех. Клеопатра заподозрила, что это тоже было частью плана, составленного его врагами: они завлекали Цезаря внешними атрибутами монархии и пытались представить все так, будто он захватил власть по собственному произволу. Правда, драма, которая должна вот-вот развернуться, поможет раскрыть народу истинные намерения Цезаря, и это внушает надежду. Клеопатра пожалела, что не додумалась разослать по толпе своих шпионов, чтобы послушать, о чем сейчас шепчутся римляне.
Но тут ее тревожные размышления прервал чистый, высокий голос трубы; Цезарь вскинул правую руку, подавая сигнал к началу церемонии. Три дюжины луперков, жрецов из братства волков, промаршировали по Форуму. Двое из них несли крупного белого козла со связанными ногами. Из одежды на жрецах были лишь набедренные повязки из козьих шкур; они сбрили волосы на теле и умаслили кожу до блеска. Клеопатра узнала среди луперков нескольких сенаторов из числа самых высокопоставленных людей Рима — их недавно посвятили в жреческий сан, дабы выказать уважение к Цезарю.
Два жреца развязали козла. Низкое, горловое блеяние сделалось громче, и толпа принялась передразнивать его, совершенно заглушив несчастное животное.
— Бе-е-е, бе-е-е, бе-е-е! — вопили они, словно издеваясь над козлом.
Верховный жрец — во всяком случае, Клеопатра предположила, что это именно верховный жрец, поскольку головным убором ему служила козья голова, — простер руки к толпе, требуя тишины. Когда присутствующие стихли, он принялся молиться.
— Инуй, дающий плодовитость мужчинам и женщинам могучего Рима, прими наше подношение и услышь наши мольбы. Прими почести, что мы возносим тебе в этот день каждый год, со времен незапамятных. Сделай в этот день так, чтобы каждый римлянин обрел свою ниспосланную богами мужскую силу и чтобы каждая римлянка, принявшая в себя семя, сделалась матерью. Во славу божества и во славу Рима!
Толпа принялась скандировать имя бога; слоги раскатывались по Форуму, словно барабанная дробь, и отдавались эхом. Один из жрецов ухватил козла за задние ноги, а второй перерезал животному горло, так чтобы кровь потекла в серебряную чашу, стоявшую у ног Цезаря. Цезарю, возвышавшемуся над жрецами на несколько футов, пришлось подобрать свои длинные ноги, чтобы кровь не забрызгала тогу.
В дружное скандирование вдруг ворвались новые крики, такие громкие, что Клеопатра испугалась — уж не вспыхнул ли мятеж. Сердце ее забилось быстрее. Цезарь сидел на троне — один, совершенно беззащитный. Первым ее побуждением было выскочить из ложи и заслонить его своим телом. Но Цезарь улыбался и, похоже, не видел в происходящем никакой угрозы для себя. Клеопатра вцепилась в руку Аммония; старый грек погладил ее по руке и указал на северную сторону Форума.
Два ряда мужчин в набедренных повязках мчались по Священной улице; они приближались к Форуму, выкликая имя божества и размахивая плетьми из козлиных шкур. Должно быть, участников для этой церемонии отбирали среди тех, в ком сильно выражено мужское начало, ибо все они были молоды, стройны и подтянуты, словно атлеты-олимпийцы, — но в них не видно было присущего олимпийцам внутреннего достоинства. Клеопатре показалось, что они пьяны — так они гикали и улюлюкали при виде любой оказавшейся рядом с ними женщины, и так азартно хлестали ее плетьми.
А женщины даже не пытались увернуться — напротив, они тянули руки к бегущим и дрались друг с дружкой за возможность получить удар. Некоторые из мужчин били не по протянутым рукам, а по телу, стараясь попасть по самым чувствительным местам, но похоже было, будто женщины ничуть против этого не возражают. Они безоглядно подставлялись под удары — и не только простолюдинки, но и женщины из самых знатных римских семейств.
Клеопатра разглядела в первых рядах Порцию и ее сестру Юнию Теренцию; они тоже простирали свои белые руки и радостно смеялись под плетьми.
— Что все это значит? — спросила Клеопатра.
— Они верят, что это сделает их плодовитыми, — пояснил Аммоний. — Каждый год после празднества по городу расходятся удивительные истории о забеременевших женщинах, даже таких, которые давно уже вышли из детородного возраста. А если женщина уже носит ребенка, то бичевание якобы обещает ей быстрое и легкое разрешение от бремени.
— В таком случае поразительно, что Кальпурния не кидается под плети, — заметила Клеопатра.
Но Кальпурния по-прежнему сидела на своем месте, справа от трона Цезаря, окруженная своими ровесницами, которые уже не участвовали в обряде.
Исполнив ритуал, мужчины один за другим проходили перед Цезарем и приветствовали его, а тот отвечал, вскидывая руку — все более царственным жестом.
Лишь один бегун не имел при себе плети — самый старший из них. Это был Антоний. Он был тяжелее прочих, шире в груди и бедрах, даже можно сказать — мясистее. Прочие участники были юношами, которые только превращались в мужчин, в то время как Антоний уже перешагнул этот порог и был мужчиной до мозга костей; во всяком случае, так подумалось следившей за ним Клеопатре.
