Маленький же Цезарь оставался на вилле, под опекой Хармионы. Клеопатре хотелось бы использовать эти последние оставшиеся дни, чтобы укрепить привязанность отца к сыну, но Цезарь не желал, чтобы мальчик оставался в городе, где мог стать жертвой какой-нибудь чужеземной болезни или врагов диктатора.
Они собрались за десятью большими круглыми столами; мужчины полулежали на ложах, а женщины уселись в кресла, как это было в обычае у римлян. Был четырнадцатый день марта, месяца, посвященного Марсу, римскому богу войны. Через четыре дня Цезарь собирался отбыть, дабы начать величайшую в семисотлетней истории Рима военную кампанию.
Лепид устроил обед в честь Цезаря и пригласил самых верных его друзей и сторонников. Все были уверены в том, что этот великий человек вернется в родные пенаты не ранее чем через два года.
— Марк Брут демонстративно отсутствует, — шепотом сказала Клеопатра Цезарю и Лепиду. — Никто из дома Сервилии не пришел.
— Ну и пусть. Зато Брут не будет портить нам веселье своим унылым видом, — отозвался Лепид.
— Он просто серьезен по натуре, — сказал Цезарь. — Не так уж просто скрыть свой темперамент, чтобы лучше уживаться в обществе.
На протяжении всей трапезы Антоний был в приподнятом настроении, то и дело пил за будущее и осыпал знаками внимания свою жену, Фульвию. Это была высокая светлокожая женщина с очень эффектной внешностью, почти черными глазами и темными волосами, которым хна придала темно-рыжий оттенок. Клеопатра отметила про себя, что среди окружения Антония Фульвия пользовалась большим уважением. Она весь вечер перешептывалась с сенаторами, беседуя с ними о политических и общественных делах. Ее мнением интересовались и даже, похоже, дорожили.
Несмотря на все выказываемое ей уважение, улыбки и нежности, которые расточал ей красавец-муж, Фульвия то и дело хмурилась. Единственная морщина на ее лице врезалась между бровями, нарушая симметричную красоту лица. Она казалась настолько же серьезной, насколько Антоний был игрив. В конце концов он отказался от попыток развеселить супругу.
Несколькими ночами раньше, в уединении спальни, Цезарь заметил Клеопатре, что плохо понимает Антония: как может мужчина командовать легионами и при этом так легко подпадать под женское влияние?
— Когда Антоний крутил роман с той актрисой, он сделался кутилой и развратником. Теперь, когда он женат на Фульвии — вот уж истинный надсмотрщик! — он стал образцовым государственным деятелем.
— Быть может, женщины вообще обладают большим влиянием, чем в это готовы поверить римляне, — ответила Клеопатра.
Интересно, а что думает сам Цезарь по поводу того влияния, которое она оказала на его жизнь?
— Это наводит меня на мысль о тех древних ритуалах, когда мужчины переодевались в женские платья, чтобы похитить часть их загадочной силы, — сказал Цезарь. — Наверняка именно этим и занимался Клодий, когда его застали вместе с моей женой, Помпеей, на празднестве Благой богини. Он напялил на себя женский наряд, тайком пробрался на празднество и улегся на одно ложе с моей женой. Я уверен, что он пытался похитить ее силу, а через нее — и мою.
— Богиня дает жизнь всем, — сказала Клеопатра. — Нет ничего плохого в том, чтобы пытаться обрести ее мудрость через смертных женщин.
— Дорогая, тебе совершенно незачем убеждать в этом меня.
Сегодня вечером, по завершении трапезы, Антоний пробрался к столу, за которым сидела Клеопатра, и шепотом сообщил ей, что ему необходимо поговорить с ней.
— Не хочешь ли ты прогуляться по саду, подышать свежим воздухом? — произнес он громко.
Клеопатра заметила, как взгляд Фульвии скользнул по комнате — она явно разыскивала Антония, — и остановился на ней самой. Царица подала Антонию руку и позволила проводить себя наружу; и все это время, пока они не вышли из пиршественного зала, Клеопатра чувствовала спиной взгляд черных глаз Фульвии — два черных копья.
Антоний провел царицу в небольшой садик. В Риме ни один из городских особняков не имел тех просторных, ухоженных садов, к которым Клеопатра привыкла в Александрии. Но и здесь стояли в кадках лимонные и апельсиновые деревья, усыпанные плодами, а изысканные вьющиеся розы оплетали стены, наполняя воздух ароматом.
Антоний отвел Клеопатру в уединенный уголок.
— В чем дело, Антоний? Отчего ты так мрачен? Что такого стряслось, чтобы заставить тебя прервать веселье и рискнуть вызывать подозрения у жены?
На губах Антония снова заиграла улыбка, но ясно было, что он привел ее сюда не просто ради возможности поухаживать.
— Ты заметила, что Цезарь за трапезой ни к чему даже не прикоснулся?
— Он вообще в последнее время очень мало ест. Я думаю, он настолько погрузился в планирование кампании и размышления о том, как уладить дела в Риме на время своего отсутствия, что у него пропал всякий аппетит.
— Все не так просто. Я боюсь, он слишком болен для путешествия, но меня он не слушает. Быть может, он хоть к тебе прислушается.
Клеопатра скривилась. Она надеялась, что ее подозрения касательно здоровья Цезаря беспочвенны, что они проистекают, как часто говорил сам Цезарь, из обычной женской склонности к беспокойству.
— Я привезла с собой лучшего врача Александрии, настоящего гения медицины. Я много раз просила Цезаря, чтобы он позволил врачу осмотреть себя, но он постоянно отказывается, невзирая на все мои уговоры. Он заявляет, что причина всех болезней кроется в сознании и если сознание Цезаря отказывается принимать мысль о болезни, то тело и не вздумает болеть.
— И тем не менее он болен. Несколько дней назад я созвал заседание Сената, чтобы обсудить в присутствии Цезаря некоторые неотложные дела. Когда мы собрались, Цезарь сидел, откинувшись на спинку трона и запрокинув голову. Он едва осознавал наше присутствие, словно находился на грани одного из своих припадков. Большинство сенаторов были оскорблены тем, что он даже не потрудился подняться, дабы поприветствовать их. Прочие же поняли, что он болен. И это еще хуже. Ибо они наверняка изыщут способ использовать всякую слабость Цезаря против него. Некоторые из сенаторов, уходя с совещания, говорили, что, дескать, Цезарь сделался теперь настолько царственным, что считает ниже своего достоинства подняться и поприветствовать людей своего круга. Другие принялись распускать слухи о том, что Цезарь болен и не в состоянии возглавить ни кампанию в Парфии, ни государство. В любом случае это происшествие сослужило ему дурную службу.
Клеопатра не посмела рассказать Антонию о последних, слишком красноречивых признаках, свидетельствующих о том, что здоровье Цезаря подорвано. В последние дни он впервые оказался неспособен заняться любовью. Цезарь приписал это усталости, а Клеопатра — излишним заботам, но втайне она заподозрила худшее. Желтый цвет лица, тусклая улыбка, а теперь еще и импотенция — все это признаки длительного физического истощения.
— Но что же нам делать? Он никого не слушает.
Клеопатра видела, что Антоний всерьез расстроен — возможно, потому, что он был вполне с нею согласен. Все их замыслы зависели от Цезаря. Что с ними будет, если он погибнет, неважно как, от болезни или на войне? Невысказанный вопрос повис в воздухе.
