И тем не менее она собрала припасы, заготовленные для ее собственной армии, выгребла их из собственных поместий и амбаров, из мастерских, производящих изделия из кожи и шерсти. Она загрузила всем этим добром три корабля и кое-как дотащила свое измученное тело на четвертый.
Хвала богам, никто в городе не стал возражать против действий царицы, хотя именно ее подданным предстояло оплатить поражение Антония. Тщательно продуманная стратегия Клеопатры сработала.
Когда после их воссоединения в Антиохии Антоний вернулся в Александрию, она заключила с ним брак, устроив грандиозную церемонию в духе ее предков. Но на этот раз рядом с нею стоял не какой-нибудь жирный Птолемей, а величайший из полководцев Рима. Александрийцы бурно праздновали это событие, подражая дионисийской способности нового супруга царицы поглощать кубок за кубком. Богачи прислали Антонию потрясающие дары: золото, драгоценности, изваяния, а также рукописи его любимых поэтов и философов. Бедняки же в порыве преданности предлагали ему свои головы.
Антония любили здесь еще с тех пор, когда он двадцать один год назад привел армию Габиния в Египет, чтобы вернуть трон отцу Клеопатры. Люди помнили, что он уговорил царя пощадить многих египтян-мятежников и сам был милосерден, одержав победу.
Но при всем этом Клеопатра не могла быть уверена в том, что ее подданные поддержат его войну. Особенно после того, как ей придется ввести налоги на некоторые товары и предметы роскоши, чтобы приобрести необходимые средства. Царице было необходимо довести эту войну до победного конца.
В любом случае для этого Антоний должен быть если не царем, то, по крайней мере, консортом царицы, который будет сражаться не только за интересы Рима, но и за интересы Египта. Клеопатра была уверена, что их брак, равно как и публичное признание их детей, придадут происходящему убедительности.
Она оказалась права. После брачной церемонии были провозглашены новые имена их двойняшек — Александр Гелиос и Клеопатра Селена, Брат Солнце и Сестра Луна, и подданные разразились восторженными криками.
Мальчик, Александр, не только носит имя величайшего из когда-либо живших царей, но и наречен Ра, самим Солнцем, божественной силой, что заставляет расти хлеб, согревает города и поля, изгоняет пугающую тьму и холод ночи и освещает землю.
А Клеопатра Селена несет груз имени своей матери и всех цариц «Слава своего отца», которые правили до нее. Ее назвали лунной богиней, силой, что проливает свет во тьму ночи и хранит все тайны мира.
Враг Антония, парфянский царь титуловал себя «Братом Солнца и Луны». Когда Клеопатре пришла в голову идея дать детям дополнительные имена, они с Антонием хохотали, обсуждая, как эти имена захватят титул царя и одолеют его.
После празднества, когда они остались наедине, Антоний устроил собственную церемонию, вручив Клеопатре свадебный дар, нить огромных кремовых жемчужин из Каспийского моря — такую длинную, что она доставала Клеопатре до пояса. Клеопатра сказала, что никогда не видела такого крупного жемчуга, а Антоний отозвался, что такового и не существует в природе. Просто раковины повиновались его приказу, чтобы вырастить в себе жемчуг, достойный шеи богини.
Антоний заявил, что желает увидеть то, что представлял себе, когда приобретал их. Клеопатра предложила ему самому надеть их ей на шею так, как он захочет, но он отказался, и у Клеопатры взыграло любопытство: так чего же он хотел? Она принялась дразнить Антония различными прическами и нарядами, пока Антоний не принялся ворчать, что она вовсе не так сообразительна, как кажется. И лишь после этого она позволила своим нарядам медленно соскользнуть на пол. Она перешагнула через них, и Антоний надел ожерелье на ее голую шею. Его пальцы скользнули по обеим сторонам нити, дошли до живота Клеопатры и там остановились. Он накрыл ее живот ладонями.
— Опять? — недоверчиво спросил он, улыбаясь.
— Да, — ответила Клеопатра.
Антоний вынул булавки из ее волос, и они рассыпались по плечам.
— Ты плодородна, словно сам Нил, Матерь Египет, — рассмеялся он, подхватил Клеопатру на руки, отнес на кровать и занялся с ней любовью — не так неистово, как обычно, а нежно и осторожно, чтобы не повредить растущему внутри ребенку.
Впоследствии он каждую ночь прижимался губами к ее животу и разговаривал с ребенком, извиняясь за то, что будет на войне, когда малышу подойдет срок появиться на свет. Он рассказывал ребенку истории о богах и богинях, о войнах и — на тот случай, если это мальчик, — непристойные истории об оргиях с проститутками.
— Мужчина должен знать о таких вещах, — пояснил он Клеопатре.
— А если это девочка?
— Тогда она будет заносчива, как ее мать, и останется глуха к моим словам.
Но Клеопатра вовсе не оставалась глухой к историям Антония. Она позволяла, чтобы они распаляли ее собственное желание, а ее влечение к этому мужчине никогда не остывало. Она не допустила, чтобы его четырехлетнее отсутствие гноилось, словно язва, — нет, она залечила его страстью их воссоединения. Она даже советовалась по этому поводу с Гефестионом, хотя он был не тот человек, чтобы обсуждать с ним личные дела. Но вопрос касался не только сердечных дел царицы; ее царство и будущее ее детей зависели от того, окажется ли Антоний достоин того доверия, которое она ему оказала.
— Я знаю, что ты советуешься со мной как с политиком, а не как с философом, — ответил евнух. — Но уверен, что твоя жизнь с императором — это рассчитанный риск с приемлемыми для тебя шансами на успех. А кроме того, складывается впечатление, что твое царское величество — как бы это сказать?.. Счастлива?
Клеопатра действительно была счастлива, счастлива, как никогда в жизни. Все содействовало ее всевозрастающей любви к Антонию: и то, как он играл со своими детьми; и то, что он был верен всякому, кому давал слово, от хорошего сапожника, чье общественное положение он пообещал улучшить, до царя, правящего целым народом. В пользу Антония свидетельствовало его чувство юмора, проявляющееся на протяжении всего дня, когда он готовил своих воинов к будущей войне; и его непоколебимое стремление к империи, которая объединит народы всего мира.
Прежде чем он отправился в свой долгий поход в Парфию, Клеопатра приказала отчеканить монеты с их изображением. На одной стороне, как и требовала традиция, было написано: «Пятнадцатый год царствования царицы Клеопатры», а на другой: «Год первый». Это означало — первый год Золотого века объединенного правления египетской царицы, династической преемницы Александра, и римского полководца, его духовного наследника.
— Основание положено, милый, — сказала Клеопатра, когда им принесли на утверждение образец монеты, прежде чем отправлять его на Монетный двор. — Нашу империю будут превозносить как наивысшую и наилучшую из цивилизаций мира.
Они объясняли это своим детям, не ожидая, что те все поймут, — просто затем, чтобы дети привыкали видеть, что они — важнейшая часть чего-то более великого, более дерзновенного, более красивого и более важного, чем они сами. Антулл ухватывал все с жадностью голодного ястреба, а философ Цезарион спросил у Антония, всегда ли ради достижения мира необходимо вести войну.
