Да, целая вечность отделяет мое воспоминание от этого наполненного дымом и увяданием места. Я даже больше не злюсь на Сесилию. Я вообще почти ничего не чувствую.
— Как больной? — спрашивает Сирень прямо от входа.
Девчушка резко выпрямляется с виноватым видом. Ее застукали. Она осторожно сдвигает голову Габриеля со своих колен и ретируется, бормоча извинения и называя себя дурочкой.
— Ей поручен уход за больными, — объясняет Сирень. — Она не смогла устоять перед Прекрасным Принцем, попавшим в беду.
При свете дня и без макияжа Сирень по-прежнему остается прекрасным созданием. Глаза у нее чувственные и грустные, улыбка вялая, волосы с одной стороны грязные и слипшиеся. Кожа такая же темная, как ее глаза, шея завешана полупрозрачными голубыми шарфами. За спиной у девушки кружится снег.
Она говорит:
— Не беспокойся. С твоим принцем все будет хорошо. Ему просто дали немного успокоительного.
— Что ты ему вколола? — спрашиваю я, даже не пытаясь скрыть гнев.
— Просто немного «ангельской крови». Мы принимаем ее, чтобы лучше спать.
— Спать? — рычу я. — Он же без сознания!
— Мадам опасается новых парней, — произносит Сирень не без сочувствия. Она опускается на колени рядом со мной и прижимает пальцы к шее Габриеля. Проверяет его пульс, потом добавляет: — Она считает, что все мужчины — шпионы, явившиеся, чтобы забрать у нее девушек.
— Но при этом она позволяет любому, у кого есть деньги, приходить и делать с этими девушками все, что им заблагорассудится.
— Под строгим наблюдением, — подчеркивает Сирень. — Если кто-то выходит за рамки… а порой так бывает… — Девушка складывает пальцы в «пистолет», наводит его на меня и стреляет. — За чертовым колесом есть большая печь, в которой мадам сжигает трупы. Джаред сделал ее из старых машин.
В этом нет ничего неожиданного. Кремация — самый распространенный способ уничтожать умерших. Мы гибнем с такой скоростью, что на кладбищах не хватает места, к тому же ходят слухи, будто вирус заражает почву. Так что вдобавок к Сборщикам, похищающим девушек, существуют команды очистки, которые забирают трупы, брошенные на обочинах, и тащат их в городские крематории.
От этой мысли мне становится больно. Я понимаю Роуэна — на мгновение по-настоящему понимаю его. Он ищет мое тело, думает, что я уже превратилась в пепел. А когда брат проходит мимо крематориев, окутанных густой пылью, не боится ли он того, что вдохнул меня? Мои кости… мой мозг… мои глаза… а глаза у меня точь-в-точь такие же, как у него.
— Ты что-то бледная, — произносит Сирень. Откуда ей знать, бледная я или нет? В этой палатке все приобретает зеленоватый оттенок. — Не тревожься, сегодня мы не будем заниматься ничем тяжелым.
Мне хочется одного — остаться здесь, с Габриелем, и уберечь его от очередной ядовитой инъекции. Однако я понимаю: если я хочу вырваться из мирка старухи, мне нужно вести игру по его правилам. Я все это уже делала и теперь убеждаю себя, что смогу сделать снова. Доверие — самое действенное оружие.
Сирень улыбается мне. Улыбка выходит усталой и милой.
— Наверное, начнем с твоих волос. Тебе не мешало бы вымыть голову. Потом подберем макияж. Твое лицо — отличное полотно для живописи. Тебе никто об этом не говорил? Видела бы ты, с какой гадостью мне приходится работать. Что за носы у некоторых девиц!
Я вспоминаю мою маленькую служанку Дейдре, которая тоже называла мое лицо художественным полотном. Она великолепно подбирала цвета — иногда от скуки я разрешала ей сделать мне макияж. Благонравные натуральные тона для обедов с супругом. Необузданные лиловые, алые и белые краски в те дни, когда распускались розы. Голубой, зеленый и льдисто-серебряный — в те моменты, когда волосы у меня были мокрые после бассейна, а сама я сидела в халате, воняя хлоркой.
— Для чего мне понадобится макияж? — осведомляюсь я, хотя меня уже подташнивает от дурных предчувствий.
— Это пока только пробы, — отвечает Сирень. — Мы сделаем несколько вариантов, покажем Ее Высочеству. — Два последних слова она произносит без всякой приязни. — А после того, как она одобрит подбор цветов, можно будет начать твое обучение.
— Обучение?
Сирень распрямляет спину, выставляя вперед грудь и притворно поправляя прическу. Волосы льются между ее пальцами, словно горячий шоколад. Она имитирует поддельный акцент мадам:
— Искусству обольщения, дорогая.
«Тауогая».
Мадам хочет сделать меня одной из своих девиц! Она все равно хочет продавать меня клиентам, хоть и не в обычном смысле.
Бросаю взгляд на Габриеля. Его губы плотно сжаты. Неужели он слышит наш разговор? «Очнись!» Мне хочется, чтобы он пришел на помощь, как во время урагана. Хочется, чтобы вызволил нас обоих. Но я понимаю, что он не сможет этого сделать. Все случилось из-за меня, и теперь мне надо выпутываться самой.
4
Палатка — красная. Того же цвета и нити бусин, свисающие с потолка. Украшения болтаются настолько низко, что, когда мы встаем перед зеркалом, они почти касаются наших макушек. Воздух полон дыма. Я окутана им уже так давно, что обоняние почти не возмущается. Сирень заплетает мне волосы в десятки косичек и смачивает их водой, «чтобы получились локоны».
На улице уже гремит музыка. Мэдди сидит у входа и поглядывает в темноту. Я слежу за ее взглядом и успеваю заметить гладкую белизну чьего-то бедра и край тонкого платья. До меня долетают отчаянные прерывистые хрипы и судорожные вздохи. Сирень хихикает и мажет мне губы помадой.
— Это одна из Красных, — говорит она. — Наверное, Алая. Ей хочется, чтобы весь свет знал, что она шлюха. — Она выпрямляется и громко кричит в ночь: — Шлюха!
Ее крик перелетает через голову Мэдди, которая наблюдает за нами, набивая себе рот полусгнившей клубникой. Девица на улице вскрикивает и громко хохочет.
Мне хочется спросить, почему Сирень не волнуется за дочь — ведь Мэдди видит все, что происходит на улице. Но вспоминаю, как меня поддразнивали сестры по мужу. Они частенько раздевались в моем присутствии или выбегали в коридор в одном нижнем белье, чтобы что-нибудь друг у друга одолжить. В конце беременности Сесилия даже не пыталась застегивать ночную рубашку, так что ее живот всегда плыл перед нею. Наверное, когда растешь в окружении других женщин, всякая стеснительность пропадает.
Здесь мне полагается не выделяться, так что смущаться нельзя. Если мадам поймет, что я соврала насчет моих страстных романов, она вообще перестанет мне верить. Посему напускаю на себя равнодушие и слушаю объяснения Сирени относительно цветовой системы различий, которую мадам придумала для своих девиц.
Красные — это любимицы мадам: Алая и Коралловая живут у нее с младенчества, и она позволяет им пользоваться своей бижутерией. Также она разрешает им принимать горячие ванны и выдает самую спелую клубнику с грядки, которая разбита позади ее шатра. Потому что их блестящие глаза и длинные волосы приносят самый большой доход.
