«У тебя галлюцинации», — говорю я себе.
Все дело в той дряни, которую мне вводили. И в дыме, который продолжает разносить холодный ветер.
Джаред поднимает громадную сеть, чтобы меня поймать. Но как только он набрасывает ее мне на плечи, я понимаю, что это его куртка.
Мягкий голос спрашивает:
— Это твое настоящее имя? Рейн?
Сирень поднимается из высокой травы. Неужели она все это время пряталась на перешептывающемся поле?
Я ничего не отвечаю.
Сирень хватает меня за руку. Пальцы у нее осторожные, тонкие и холодные. Она проводит большим пальцем по моему обручальному кольцу и спрашивает:
— Неужели замужем было так плохо? Хуже, чем здесь?
Это хороший вопрос. Мой разум настолько затуманен, что я способна отвечать только правду.
— Нет, — говорю я, — не хуже.
У меня была удобная кровать. Муж, который меня обожал. Сестры по мужу, которые скрашивали мое одиночество или — чаще всего — просто делили его со мной. Может быть, мне следует капитулировать? В последний раз пройти между разломанных аттракционов, сдаться Вону и протрезветь во время долгой дороги домой.
Домой. Шепот в траве повторяет это слово. Дом.
Дом — это не особняк. За уютом комнат, которые я занимала вместе с сестрами по мужу, прячется нечто гораздо более зловещее. Я вспоминаю безжизненную руку Роуз, свесившуюся из-под простыни, о том, как у меня на глазах умирала Дженна, погибшего ребенка Роуз и Линдена. Во всех этих муках и горестях можно винить только одного человека — того самого человека, которому как-то удалось отыскать меня здесь.
— Мне нельзя туда возвращаться, — восклицаю я и чувствую, что начинаю приходить в себя. — Вы не знаете этого человека так, как знаю его я. Если он меня не убьет, то сделает нечто гораздо худшее. Он уже творил худшее. — У меня срывается голос. — Где Габриель? Нам надо бежать!
Мне не хотелось называть его имя при посторонних, но какая теперь разница? Кругом сплошное безумие!
Сирень с Джаредом неуверенно переглядываются.
— Не смей, — говорит ей Джаред так тихо, что его почти не слышно.
— Кого вы защищаете? — взрываюсь я. — Мадам? С чего бы? — Я смотрю на Сирень. — Она же чудовище! Она убила твою дочь!
— Ш-ш! — шипит Сирень, хватая меня за локоть.
Она тащит меня куда-то, но Джаред кричит ей:
— От нее одни проблемы! Надо просто ее отдать и покончить с этим.
— Ты же знаешь, что я не могу, — отвечает Сирень и снова тянет меня за руку. — Идем.
Я не знаю, чей именно голос — Джареда или моего брата — гневно шепчет нам вслед: «Твоя беда в том, что ты слишком эмоциональна».
8
Кажется, что поросшему травой полю нет конца.
Я далеко не сразу понимаю, что мы не удаляемся от аттракционов мадам, а обходим их по дуге. Сирень ведет меня, держа за запястье. Трава шепчет какие-то тайны на забытых языках и хватает за пятки.
— Чем ты меня накачала? — спрашиваю я. Стараюсь говорить тихо, но мой голос разносится эхом и сотрясает землю. Похоже, Сирень этого не замечает. — Почему я такая?
Кажется, что мир вокруг нас — это громадный пузырь, который вот-вот лопнет, разбрасывая во все стороны зудящие над ухом слова, будто разрушенный улей — пчел. Я ступаю осторожно, чтобы не повредить пузырь, хоть и понимаю, что это опять галлюцинации.
Вижу, как облака извиваются и кувыркаются в темном небе, полностью заслонив звезды. Гром рычит мое имя: это предостережение.
— «Ангельская кровь» и успокоительное, чтобы ты спала. Ты дьявольски сопротивлялась. Чуть не выцарапала ей глаз.
— Правда?
Я ничего не помню. С другой стороны, я не помню и тех кошмаров, которые, как утверждал Линден, преследовали меня после урагана. Похоже, потеря памяти — это единственное чудесное свойство данного средства.
Сирень со смехом произносит:
— Ее Высочество убила бы тебя прямо на месте, если бы не рассчитывала, что ты принесешь хороший доход.
— Она сказала, что у меня волосы, как у ее дочери, — мямлю я. Когда я разговариваю, голоса в траве кажутся не такими громкими. Я постепенно начинаю чувствовать себя лучше. Только надо и дальше говорить и двигаться. Мне даже неважно, куда мы идем. — А ты знала дочь мадам?
— Не-а. Она умерла до того, как я сюда попала, — отвечает Сирень. — А вот Джаред знал. Он здесь вырос.
— Она сказала, что их убили.
— Ее любовник, — Сирень произносит это слово с отвращением, — был уважаемым врачом или кем-то в этом роде. Его и их дочь убили во время митинга за «естественность». По словам Джареда, это сильно искорежило мадам.
Я молчу о том, что мои родители погибли точно так же. Естественники выступают против научных исследований, которые ведутся, чтобы найти способ избавления от вируса, поражающего всех рождающихся детей.
— Могу себе представить, каково это, — говорит Сирень очень серьезно.
Она может себе это представить? Она может не только представить. Мэдди ведь умерла. Джаред так сказал. Ее труп сожгли.
Именно этот факт и убеждает меня в том, что я во власти галлюцинаций: когда мы останавливаемся, трава раздвигается, и я вижу устремленный на меня взгляд необычных глаза Мэдди.
Сирень опускается рядом с дочкой на колени, заставляет ее лечь, шепчет что-то ласковое.
Это не может быть правдой. «Ангельская кровь» шутит надо мной шутки.
В темноте я с трудом различаю еще одну фигуру, которая шевелится рядом с Мэдди. Разум, оказавшийся таким ненадежным, не осознает, кто это, пока фигура не поднимается и не встает напротив меня.
Я чувствую, как пальцы человека переплетаются с моими и крепко сжимаются.
— Габриель! — произношу я.
Это слово получается таким же тяжким, как мой следующий вздох. Я повторяю имя моего мужчины снова и снова, пока он не притягивает меня к себе. У меня подгибаются ноги.
— Прости. — Я чувствую жар его кожи, шепчу ему прямо в плечо: — Мне так жаль!
— Я должен был защитить тебя, — говорит он.
Голос у него хриплый, и я понимаю, что пока я находилась в своем аду, он побывал в своем.
— Нет.
Трясу головой и вцепляюсь обеими руками в его рубашку. Я не узнаю одежду, которая сейчас на нем. Наверное, Сирень дала Габриелю первое, что удалось отыскать, а потом спрятала его здесь от мадам.
Боже! Я прижимаюсь к нему.
— Я не мог пошевелиться, — продолжает он. — Я слышал, как ты кричала. Слышал, как пыталась бороться с этой женщиной. Но я не мог ей помешать.
— Все это ужасно романтично, — раздраженно шипит Сирень, — но пригнитесь, иначе нас всех поймают.