— Император храбр и управляет ситуацией, — отвечает она. — Так как ты вытащила эту карту после своей собственной, я считаю, что она олицетворяет кого-то, кто тебе близок. Кто является такой же частью твоего существа, как и ты сама.
Ее глаза за тусклыми линзами очков смотрят понимающе.
— Тот человек, которого ты ищешь… может, он твой близнец?
Догадка напрашивается сама. Императрица, Император. Но все равно у меня по позвоночнику прокатывается волна холода.
— Да, — говорю я, — мой брат.
Я даже не слышу, что она на это отвечает, — слишком занята попытками понять, как же ей удалось настолько хорошо меня просчитать. Мой взгляд скользит по вещам в комнате: это все получено в обмен на ее гадания. Наверное, за свою жизнь она наплела кучу лжи, сочинила тысячи звучащих убедительно историй — с ее-то способностью понимать язык тела и читать по лицам! Я думала, что немного хитрее других, но каким-то образом ей удалось подобрать ключ и ко мне; и вот уже так хочется ей верить. Кусочки пластика, стекла и металла подмигивают мне отблесками огня из камина.
Аннабель щелкает пальцами, чтобы привлечь мое внимание. Смотрю на нее.
— Мне сложно прочитать твоего брата-близнеца, — заявляет она с досадой. — В этом человеке есть нечто такое, в чем ты не желаешь признаться даже себе самой.
— Неправда, — говорю я. — Я знаю про моего брата все. Не считая того, где он сейчас.
Разве не в этом цель, ради которой я и затеяла все представление?
Аннабель бросает на меня скептический взгляд.
— Император — сильная карта, — поясняет она. — Она обозначает человека, которому нравится командовать.
Роуэн действительно такой. После смерти наших родителей все решения принимал он. Он нашел нам обоим работу, следил, чтобы я по утрам вставала с постели, а не валялась, погрузившись в свое горе. Из нас двоих это он всегда был сильным и рассудительным. В течение многих месяцев, после того, как меня похитили Сборщики, я цеплялась за надежду, что он сохранил свою силу характера.
Хотя я и не верю, что карты могут говорить правду, Император меня утешает. Карта говорит, что он продолжает бороться. Он не потерял надежду.
— Может, третья карта что-то нам скажет, — произносит Аннабель.
Я снимаю верхнюю карту с последней стопки и кладу ее картинкой вверх рядом с Императором.
Мир.
— Надо же! Эта карта никогда не выходит! — восклицает женщина. — Один раз выпала. Когда я еще девушкой гадала в моем родном городе… до того, как мы узнали про вирус. С тех пор она ни разу не выходила.
— И что это значит? — спрашиваю я.
— Это хорошая карта, — говорит Аннабель. — Она значит, что все встанет на свои места. Твой мир станет цельным.
— Получается, все хорошо, так ведь? — уточняю я.
Она хмуро смотрит на стол.
— Три карты — это три всеобщих закона. — признается она. — Жизнь, смерть и возрождение. В волшебных сказках бывает три желания, три феи-крестные. Все гадания не похожи друг на друга, но здесь Императрица символизирует твою жизнь, а Мир — твое новое рождение.
— А Император символизирует смерть? — предполагаю я.
Об этом догадаться легко. Все мы достаточно быстро умираем.
— Не обязательно, — отвечает Аннабель. — Смерть не всегда должна пониматься буквально. Она может означать изменение. Смерть твоей прошлой жизни или прошлых отношений.
Как было тогда, когда Сборщики запихнули меня в фургон и разлучили со всем, что я знала.
— И кто же изменился? — спрашиваю я. — Я или Император?
— Возможно, вы оба, — говорит Аннабель. — Но могу сказать тебе одно: все сильно ухудшится, прежде чем стать лучше.
Эту присказку используют чуть ли не все люди из первого поколения. Когда я болела, моя мать произносила ту же фразу воркующим ласковым голосом, гладя меня по голове. Все должно ухудшиться, прежде чем стать лучше. Надо еще немного помучиться, прежде чем меня перестанет лихорадить.
Конечно, они-то могут так говорить! Они доживают до старости. Нам, остальным, некогда пережидать худшее ради лучшего.
— Значит, ты не можешь мне сказать, где он, — говорю я.
И это не звучит как вопрос.
— Он не такой, каким ты его помнишь, — откликается Аннабель. — Это все, что я могу тебе сказать.
— Но он жив? — спрашиваю я.
— Не вижу никаких указаний на то, что мертв.
Я раздумываю. Следующий вопрос долго не может сорваться у меня с языка. Наконец я произношу его вслух:
— Он махнул на меня рукой?
Аннабель смотрит на меня сочувственно. Снова собирает карты в одну стопку и надежно прячет.
— Извини, — говорит она, — я не знаю.
11
Когда опять наступает моя очередь спать, мне снится огонь. Дом родителей в Манхэттене горит. В открытую дверь видны бесконечные отблески оранжевого и желтого. Окно заколочено. Я кричу, зову брата. «Роуэн!» От крика у меня болит горло.
Я зову его посреди пожара, кричу, что жива.
Он меня не слышит. Сон сменяется мраком.
Мэдди склонилась надо мной, трясет мои бусы так, что они яростно гремят. Я открываю глаза. Дышу прерывисто и часто.
— Тебе снился дурной сон, — говорит Габриель. Он стоит рядом со мной на коленях, протягивая кусок черствого хлеба из сумки Сирени. — Как бы то ни было, перед уходом отсюда надо поесть.
Глаза у него усталые, щеки серые и заросшие щетиной. Я сажусь, откусываю кусочек хлеба и понимаю, что проголодалась. Невыносимо думать о чудесном завтраке, который поджидал бы меня в особняке.
— А ты что-нибудь ел? — спрашиваю я.
— Немного, пока ты спала. Аннабель предложила нагреть нам воды для мытья, если я натаскаю ее из реки. Но я решил дождаться, пока ты проснешься.
— Я помогу, — предлагаю я.
Уже начинаю вставать, но Габриель останавливает меня, положив руку на плечо.
— Я справлюсь. Тебе нужно отдыхать. Видно, что нужно.
Готова поклясться, он говорит это без всякого ехидства. Я всматриваюсь в его лицо. На коже еще видны синяки. И мне кажется, этот отстраненный взгляд нельзя объяснить одной лишь «ангельской кровью», которая еще не вышла из организма.
Он на меня обижен. Я не могу его винить: ведь это я уговорила его бежать со мной из особняка, следовательно, я стала причиной всех неприятностей, которые с тех пор произошли. Чем дольше я на него смотрю, тем тверже в этом убеждаюсь. У меня обрывается сердце.
— У нас все погано началось, Габриель, — говорю я. — Мне очень жаль. Я обещаю, что ты не пожалеешь. Послушай, мы все-таки свободны…
