Открываю было рот, чтобы сказать, что он справляется, что он уже продержался дольше, чем я ожидала, но останавливаюсь. Мне больше не хочется лгать. В мире так много смертей: они происходят повсюду, каждый день, они нависают над этим чудесным фальшивым новым поколением, в котором родились мы с Габриелем. И мне не хочется ничего прибавлять к этому факту.
По правде говоря, мне очень хочется заплакать.
Но я не плачу. Я доедаю суп и слушаю, как Эльза рассказывает о каком-то пареньке по имени Чарли. «Мой Чарли». «Мой чудесный, милый, бедненький Чарли». Я догадываюсь, что у нее есть сын. Или был. Потому что Эльза говорит о том, насколько Габриель на него похож, и как тяжело им с мужем дались последние недели сына, и как она слышит в коридорах шепот его призрака. Если верить тому, что она несет, голос Чарли застрял где-то между стенами и обоями, и теперь произносимые им слова скачут среди голубеньких цветочков, перекликаясь эхом и играя друг с другом.
Мэдди зачарована рассказом женщины, она запрокидывает голову и следит за тем, как шевелятся губы Эльзы. Мне приходит в голову, что Эльза и Мэдди настроены на одну волну. Может быть, если бы Мэдди могла говорить, она рассказала бы о смехе в облаках или призраках в ее волосах.
Увидев обручальное кольцо, Эльза решает, что Габриель — мой муж, и сообщает, что ее сын так и не женился. Она говорит, что была бы рада найти девушку, которая смогла бы присоединиться к нему в посмертном существовании. А потом она интересуется, умею ли я петь.
Но Эльза не спрашивает про мои глаза: откуда они у меня и не уродство ли это — что меня радует. Возможно, дело в том, что в ее мире все идет наперекосяк.
Грег, услышавший голос Эльзы, приходит и уводит ее со словами:
— Пойдем, милая. Нам надо убирать со столов.
Появление Грега выводит Мэдди из транса. При его приближении она напряженно застывает, а после его ухода ныряет под стол. Она не вылезает, как я ее ни прошу, и я отступаюсь. Я начинаю игру: постукиваю ногой по полу в ритме песенки, которую запомнила на одном из приемов Линдена, время от времени неожиданно стукая по ноге Мэдди.
Игра ей нравится. Я слышу странное бульканье, которое заменяет у нее хихиканье.
— Важная, — бормочет Габриель мне в шею: он отключился и совершенно ни на что не реагирует.
Я вижу, что меня ждет тяжелая ночь.
— Прошу простить мою жену, — говорит Грег, возвращаясь и вытирая руки кухонным полотенцем. — Она не отличает людей от бездомных котят.
Видимо, это шутка, потому что он смеется. Мэдди вцепляется под столом в мою ногу, а когда Грег наклоняется и машет ей рукой, ее ногти впиваются мне в кожу сквозь брюки, словно когти. Я чувствую, что она расцарапала меня до крови.
— У нас действительно есть лишняя комната, которую она сдает в аренду, — добавляет он. — Мы рассчитываем на оплату, но это можно будет обсудить утром.
У него доброе лицо. Печальные темные глаза, как и у его жены. Морщинки в углах глаз. Темно-каштановые волосы с сединой и тщательно выбритые щеки. Но когда он улыбается, у меня тоже появляется желание залезть под стол. Не для того, чтобы прятаться там вместе с Мэдди, — чтобы ее защитить.
14
Примерно в десять вечера ресторан закрывается, и я вывожу Габриеля из забытья. Несколько часов он спал, повалившись на стол, напустив лужицу слюней. Мне удается уговорить его немного поесть, пока мы с Мэдди моем посуду. Девчушка, стоя на ящике из-под лимонов, протирает тарелки неожиданно бережно. Что-то подсказывает мне, что звук бьющегося стекла вызовет у нее взрыв эмоций. И она сама об этом знает.
Эльза взбегает по лестнице вверх, в квартирку, которая состоит из двух спален, кухни и небольшой ванной комнаты, расположенных в одном длинном коридоре. Помимо этого, в конце коридора устроена крохотная гостиная с диванами и телевизором.
На обоях узор из мелких голубых цветочков, и Эльза ласково по ним похлопывает, показывая нам комнату. Габриель поднимает на меня взгляд, я молча качаю головой.
В комнате всего одна скрипучая кровать, и я уже решаю уступить ее Мэдди, когда та хватает материнскую сумку, срывает с аккуратно застеленной постели подушку и заползает под кровать. Наверное, так сказывается навязанная мадам привычка постоянно прятаться.
Я пускаю Габриеля принять душ первым, надеясь, что горячая вода поможет ему хоть немного выйти из оцепенения. Оставляю дверь спальни открытой и слушаю плеск воды. Мэдди возится под матрасом, а потом высовывает голову и смотрит на меня.
— Нам надо тебя отмыть, — говорю я.
Достав аптечку первой помощи из-под кухонной раковины, Эльза заново перебинтовывает Мэдди сломанную руку. Мэдди позволяет ей это сделать. Она сидит на краю бледно-голубого столика; по цвету тот чуть темнее ее глаз. Девочка доверчиво протягивает ручонку, а Эльза мурлычет песенку, улыбается ей и говорит, что всегда мечтала о внучке. Она моет гладкие темные волосы Мэдди над раковиной, а потом даже проходится по ним ножницами, подравнивая пряди, которые Сирень обкорнала кое-как. Эльза продолжает напевать что-то на языке, которого я раньше не слышала. Мурлыча, смывает с рук и лица Мэдди слой грязи. Возможно, она сама придумала этот язык. Мэдди шевелит губами, и я уже жду, что она тоже запоет, но, конечно, этого не происходит.
Я стою в дверях, скрестив на груди руки. В этом доме я не позволю себе спать. Этого никак нельзя делать, пока Габриель не в состоянии дежурить.
В спальне Эльза приготовила нам «ночнушки». Все это мужские вещи: большая футболка, в которой тонет Мэдди, а для меня — рубашка, спадающая с плеч, и тренировочные брюки, которые не удерживаются у меня на бедрах даже с затянутой тесемкой.
Габриель все еще в душе, и когда я сажусь на кровать, Мэдди устраивается рядом со мной, в руках у нее книжка из сумки Сирени. Это детское издание, с загнутыми уголками и рассыпающимися страницами. Я проверяю год выпуска и вижу, что книга чуть ли не старше моих родителей. Синим карандашом детским неуверенным почерком на ней написано имя: «Грейс Лоттнер». Мэдди указывает на него, водя пальцем по кривой дорожке из углов и линий. А потом, пристально наблюдая за мной, переворачивает страницу. На титульном листе накорябаны цветы, завитушки и, кажется, изображение птицы. Однако среди этих каракуль тут есть и еще что-то. Что-то, что мне с трудом удается разобрать, так все поблекло и смазалось.
«Клэр Лоттнер», а дальше цифры и название улицы. И еще: «Жилой район, Манхэттен, Нью-Йорк».
— Кто это? — спрашиваю я у Мэдди. — Ты знаешь, кто там живет?
Она сдувает со лба челку. Став чистыми, волосы оказались нежными, словно пушок черного цыпленка.
Мэдди переворачивает страницу, указывает на первое слово над изображением двух детей, прыгающих через лужи, и дожидается, пока я прочту его.
Вернувшегося из ванной Габриеля ждут клетчатые пижамные брюки. Они подходят ему идеально, словно он шагнул прямо в призрачное тело сына Эльзы. Ему приготовили и футболку, но его слишком сильно лихорадит и ломает, он отказывается ее надевать.
