— Ты давно не улыбался.
В комнате воцаряется молчание, а потом Габриель с тихим смешком спрашивает:
— Почему ты об этом заговорила?
Я пытаюсь разглядеть его в слабом свете от часов Сайласа.
— Просто так.
— Время было не слишком подходящее для улыбок, — говорит он.
Я забрасываю руки за голову и зеваю.
— Все было просто сказочно! Что, разве ты не согласен?
Мы оба тихо и не очень убедительно смеемся. Он проводит пальцем по моему подбородку, нащупывает раздвинувшиеся в улыбке губы.
— Ты изнурительная, — объявляет он не без нежности. — Ты постоянно в движении.
— Сейчас я не двигаюсь, — возражаю я.
Я так устала гоняться за тем, что вечно от меня ускользает!
Как-то Дженна сказала мне одну вещь. Дело было к вечеру, садилось солнце, окрашивая все вокруг розовым и золотым, и это означало, что скоро нас позовут за стол. Дженна и я лежали на батуте, потные и усталые. Мы прыгали на нем не меньше часа, сначала смеясь, а потом уже просто хватая ртом воздух, заставляя себя подлетать все выше и выше, по очереди отправляя друг друга вверх, вверх, вверх… словно погибающие птицы, которым едва хватает силы воли, чтобы взлететь.
А потом, в тишине, она взяла меня за руку, как делала порой. В прикосновении ее пальцев всегда таились призраки ее сестричек. Она никогда о них не упоминала, и я не знала их имен, но всегда ощущала — когда Дженна справляется с очередной истерикой Сесилии или утирает мне слезы, она вспоминает, как заботилась о сестрах.
— А ты знаешь, почему нас выдают замуж за Комендантов? — сказала она. — Одно дело, если бы нас ставили в стойла, словно кобыл, и выпускали только для того, чтобы мы понесли… но дело обстоит иначе. Мы не домашние животные, мы жены, а это хуже.
Я подумала о том, каково оказаться запертой ради размножения, а потом подняла глаза к небу и стала наблюдать за облаком, похожим на раненого осьминога.
— И почему это хуже? — спросила я.
— Потому что если бы мы не были женами, все выглядело бы так, как есть на самом деле: девушек крадут и заставляют подчиняться. Но раньше люди женились, чтобы жить вместе. Любовь, близость… Подразумевается, что заключение брака происходит по взаимному согласию. У нас отняли не только свободу, но и право быть несчастными.
Поначалу я не смогла объяснить слова Дженны логически. Да, мне не хотелось становиться женой, но это ведь лучше, чем быть проституткой или безликой машиной по производству младенцев!
— У нас все равно есть право быть несчастными, — возразила я ей. — Просто нам приходится притворяться перед Линденом, вот и все.
Дженна горько засмеялась.
— Ах, Рейн! — Она перекатилась ближе ко мне, обхватила мое лицо ладонями и улыбнулась с невероятной печалью. — Никто из нас не притворяется.
Сейчас я думаю обо всем этом, а Габриель наблюдает за мной, склонив голову к плечу. Его глаза полны жизни и любопытства. Он тоже находился в неволе. И теперь я внезапно понимаю, о чем говорила Дженна.
Когда в той памятной беседке меня выдавали замуж за Линдена, моя рука безвольно лежала в его руке. Я сверлила его взглядом. Я не слышала обетов, которые были произнесены. И гораздо позже, когда он разговаривал со мной, я улыбалась, но улыбки были фальшивыми. Мои поцелуи имели высшую цель — освобождение.
— О чем ты думаешь? — спрашивает Габриель.
Он ничего от меня не требует, и лишь одно это удерживает меня подле него.
— О выборе, — тихо отвечаю я. — Я думаю о выборе.
Я чуть подаюсь вперед и целую его.
Он с готовностью отвечает на мой поцелуй. Мы быстро учимся понимать друг друга.
Я сделала правильный выбор, так ведь? Жизнь за пределами особняка Линдена некрасивая и нелегкая. Сейчас мне даже не хватает тех мелких неприятностей, которые присутствовали в моей жизни на этаже жен. Того, как Сесилия забиралась ко мне в кровать, когда ей не спалось. Того, как звонко хохотали за играми мои сестры по мужу, в то время как я жаждала тишины. А еще — Линдена, который присутствовал в нашей жизни даже тогда, когда его не было. Каждая секунда каждого дня была полна обещанием его появления. Даже когда он где-то пропадал, в самом конце дня все равно заходил пожелать нам доброй ночи.
Я отталкиваю мысль о нем, едва она возникает. Мне ни к чему скучать по Линдену Эшби. Он целыми днями делал все, что ему вздумается, а его жены вынуждены были ждать у себя в клетке. Я правильно сделала, что убежала. Даже Сесилии, которую устраивала жизнь пленницы, хватило ума это понять. Жизнь без надежных стен особняка непроста, но она — моя.
Я закрываю глаза и ощущаю дыхание Габриеля, который устраивается рядом со мной. Он шепчет мое имя так, словно важнее его в мире ничего нет.
— Что? — откликаюсь я, но наши губы уже соприкасаются, вызывая внутри странный, чудесный подъем.
Все во мне расцветает, наполняется жизнью.
Это наш первый поцелуй без клейма моего замужества, без присутствия где-то рядом моих сестер по мужу, без принуждения во время извращенных представлений мадам. У меня из горла вырывается хриплый звук, у него тоже, далекий и незнакомый.
Эту горячку невозможно спутать с той, которую принесла моя болезнь. Это — счастье, внезапное и неожиданное. Мир вокруг нас исчезает.
Мне смутно припоминается, как тот мужчина лапал меня за бедро, но в следующее мгновение Габриель стирает это воспоминание, проводя пальцами по тому же месту и принося искры тепла и света. Все, что происходило прежде, ощущается так, словно было миллион лет назад. Вот та свобода, которую я жаждала во время моего замужества. Возможность делить постель не из-за обручального кольца или одностороннего обета, данного за меня, а по собственному желанию. Необъяснимому, но несомненному. Я никогда прежде не желала подобной близости с кем бы то ни было.
Рука Габриеля ныряет мне под рубашку, ладонь прижимается к животу… и тут его голова чуть откидывается назад, он замирает.
— Что случилось? — спрашиваю я.
— У тебя кожа горит, — отвечает он.
— Со мной все в порядке.
— Неужели нельзя быть честной хотя бы со мной?
Теперь его голос звучит гневно, и я невольно напрягаюсь. Открываю рот, но не могу подобрать слова, которые не сделали бы все только хуже.
— Ведь что-то не так, да? — не отступает Габриель. — И ты пытаешься это от меня скрыть.
Я не отвечаю, и он садится, отодвигаясь.
— Габриель…
Он включает свет и смотрит на меня. Волосы у него всклокочены, глаза потемнели от тревоги и чего-то еще… Влечения? Боли?
— Не пытайся взять на себя еще и это, — приказывает он с такой решительностью, какую я не привыкла в нем видеть.
