Он отвечает на мой поцелуй. Открытые страницы окружают нас ребусами, которые надо разгадать. Пусть они подождут. Пусть спирали моих генов раскручиваются, шарниры расшатываются. Если моя судьба находится в руках безумца, пусть приходит смерть и делает со мной все, что хочет. Ради своей свободы я приму уродливые воронки на месте лабораторий, мертвые деревья, этот город с пеплом в воздухе. Лучше я умру здесь, чем буду жить сто лет с проводами в венах.
Я падаю обратно на матрас, и когда губы Габриеля отпускают мои, обнаруживаю, что дрожу и пылаю. Ладони у меня то жаркие, то холодные, то снова жаркие. Но я снова притягиваю Габриеля к себе, пока он не успел встревожиться.
Одна из книг сползает по матрасу, прогнувшемуся под моим весом, и ударяет меня по лодыжке, будто хочет напомнить о реальности. Я отталкиваю ее ногой — и она шлепается на пол, словно раздавленный клоп.
22
Во второй половине дня я собираюсь с силами, чтобы заняться уборкой. Я стираю липкие пятна с клавиш рояля и со столешниц. Сайлас моет посуду, а я насухо вытираю ее.
— Как себя чувствуешь, принцесса? — спрашивает он, подавая мне пластиковый поильник.
— Отлично! — уверенно отвечаю я.
Еще недавно он казался раздражающе высокомерным, но теперь мне думается, что мы довольно похожи друг на друга.
Он устраивает бессмысленные свиданки с юными девицами, заводит связи, которые не имеют никакого отношения к любви. Девицы приходят к нему охотно, даже с радостью, и я вижу, что они совершенно не похожи на тех, что были в веселом районе. Те принимали мужчин ради денег. В отличие от них Сайлас со своими обожательницами решили, что будут стараться получить от своих недолгих жизней все доступные им радости. И как я могу их за это осуждать? Разве я сама не делаю то же самое? Живу с обещанием смерти, думаю только о сегодняшнем дне.
Сайлас хлопает меня по плечу, и я чуть было не роняю тарелку.
— Чему улыбаешься?
— Ты о чем? День сегодня хороший, вот и все.
Сайлас поворачивает голову в сторону окна, за которым нависли сизые облака.
— Да уж.
Он решил, что я сошла с ума. Может, и сошла. Может, я заблудилась среди своих мыслей, как Мэдди: та настолько погружена в себя, что даже не удостаивает этот мир звуком собственного голоса. Иногда мне хочется увидеть то, что видит она. Интересно было бы попробовать.
— Эй! — окликает меня Сайлас. Вода течет у него сквозь пальцы. — Куда ты собралась?
— В сердце песни, — говорю я, направляясь на звуки рояля, доносящиеся из соседней комнаты.
Нина играет просто божественно. Ее левая рука с усохшей кистью свисает вниз, а правая порхает по клавишам, создавая пульсирующую мелодию, похожую на град от пуль.
Мэдди устроилась под роялем на четвереньках — лицо закрыто волосами, плечи ссутулены, глаза дико блестят. Она — зверек без стаи, маленький, но полный отваги. Я ложусь на ковер, и мы с любопытством смотрим друг на друга, то и дело моргая.
— Знаешь, как говаривал мой отец? — обращаюсь я к ней. — Он говаривал, что у песен есть сердце. Крещендо, которое может заставить всю твою кровь отхлынуть от головы к пальцам ног.
Мэдди переползает ко мне и садится на корточки. Она кажется крошкой, заглядывающей в глубокий омут, а я погружаюсь на самое дно этого омута. Веки у меня тяжелеют. Я смотрю, как она начинает расплываться, а потом исчезает, унося с собой песню и ее сердце.
— … ейн. Рейн!
Что-то едкое булькает в горле, мне плохо. Чьи-то руки подхватывают меня под мышки и вытаскивают из омута как раз вовремя, ибо меня тошнит прямо на собственные колени. Я задыхаюсь и давлюсь жгучей массой.
— Вот так, — воркует Клэр, вытирая мне лицо влажной тканью. — Выдай все.
Наверное, это был мой завтрак. Когда я открываю глаза, кажется, что кто-то намазал их жирной мазью. Меня снова выворачивает, а когда все заканчивается, меня укладывают на бок. Клэр говорит:
— Дайте девушке отдышаться. Разойдитесь.
Сайлас и Габриель что-то говорят, но я не могу разобрать ни слова. Тоненькие холодные пальчики скользят по моему лбу. Мэдди. Как мадам могла бить эту безобидную кроху?
Нина наклоняется ниже.
— Ты ее испугала, — шепчет она, выступая в роли голоса Мэдди. — Она решила, что испортила тебя.
— Это не она, — бормочу я. Голос у меня ужасно слабый, и я боюсь, что его не расслышат. — Не она. Это сделал другой человек.
Дальше все в тумане. Кто-то относит меня наверх, потом я смутно понимаю, что лежу в прохладной ванне. Затем — мягкое полотенце и жесткий матрас. Что-то прохладное лежит у меня на лбу. Пакет со льдом: я слышу, как льдинки стучат, словно камушки. Морозный запах пакета бьет мне в нос, но в целом становится легче.
— Отдыхай, — шепчет кто-то, и я слушаюсь.
Когда я просыпаюсь, за окном ночь. Слышно, как тихо переговариваются дети, а Клэр говорит им:
— Тс-с!
Я лежу на кровати Сайласа. Голова словно набита ватой. Смотрю на циферблат настольных часов, но не могу ничего понять.
— Проснулась? — спрашивает Габриель, поднимая взгляд от горы бумаг.
Я с трудом приподнимаюсь на локте. В голове что-то злобно жужжит.
— Что случилось?
— Клэр сказала, это был какой-то припадок, — отвечает он очень мягко. — Но она просто предположила. Ты лежала на полу, вся красная от жара, и нам никак не удавалось привести тебя в сознание. — Габриель поднимает какой-то медицинский журнал, по его лицу ничего понять нельзя. — Наверное, тебе будет интересно узнать, что это не похоже не только на припадок, но и вообще ни на одно известное заболевание.
Я снова ложусь и тру глаза ладонями, пытаясь унять жужжание. «Думай!» — приказываю я себе. Не может быть, чтобы дочь двух ученых не смогла справиться с такой проблемой. Но я никогда не была столь умной, как мои мама и папа. Мне вспоминаются только записи брата, каракули на обгоревших и смятых листках. Он составлял список, пытаясь что-то понять. Мы с братом участвуем в разных сражениях. Если бы мы смогли оказаться вместе, возможно, нашли бы ответ.
— Нам надо уходить, — говорю я, пытаясь избавиться от хрипоты в голосе.
Габриель смотрит на меня с надеждой.
— Обратно в особняк?
— Искать моего брата.
Габриель качает головой:
— Сейчас главное не это.
— Как ты можешь так говорить!
— Ты же умираешь! — взрывается он. Наступает тишина. Габриель виновато смотрит в открытую книгу. Ясно, что он не собирался этого говорить, но именно так он и думает. Спустя несколько секунд тихо повторяет: — Ты умираешь, и я не собираюсь сидеть и смотреть, не пытаясь ничего предпринять.
