— Ты не слишком хорошо выглядишь. — Вон укоризненно цокает языком. — Какие мешки под глазами! И эта копна, которую ты зовешь волосами! Ты совсем опустилась, милая.
— По независящим от меня обстоятельствам, — злобно огрызаюсь я.
Вон продолжает, словно я ничего и не сказала.
— Ты всегда была ослепительно красива! Дикая, но прелестная. Именно это и любит мой сын, знаешь ли.
Он заправляет прядь волос мне за ухо. В его взгляде появляется доброта — такая, какую я впервые увидела, когда он водил меня по полю для гольфа. Она изумила меня тогда так же, как изумляет сейчас. Меня поражает, как мой единственный враг может мгновенно превратиться в копию своего ласкового сына.
Меня пронизывает тоска — острая и неожиданная. Если уж кому-то и надо было явиться, чтобы уволочь меня обратно в тюрьму, я бы предпочла, чтобы это оказался Линден. Линден, чей взгляд всегда был полон любви ко мне, пусть даже я никогда не верила в то, что эта любовь настоящая.
Вон проводит пальцем вдоль линии моих волос, ото лба к уху, а оттуда — к плечу, за которое хватает меня с такой силой, что пальцы давят мне на кость.
— Давай-ка мы с тобой поговорим, — предлагает он.
Я могла бы закричать. Уже через секунду Габриель, Сайлас и Клэр оказались бы в дверях, а за их спинами моргали бы несколько пар детских глазенок. Но мой взгляд прикован к пламени. К тому, что оно подразумевает. Это очень маленькое предупреждение об очень серьезных разрушениях. Вон не задумываясь сожжет этот дом дотла и убьет всех его обитателей, если таким образом сможет опять взять меня в плен. И я знаю, что он здесь только ради меня, а не ради них.
Яркие пятна света снова вернулись, порхая в ночном воздухе, словно снег в ту последнюю ночь, которую я провела в особняке. Мы с Линденом любовались им на веранде, и снежинки липли к нашим волосам.
Я не шевелюсь, а Вон не пытается меня тащить. Я знаю, что он не станет запихивать меня, кричащую и отбивающуюся, на заднее сиденье лимузина. Это не в его стиле. Но еще я знаю — он уверен: так или иначе я там окажусь. Его улыбка сверкает торжеством.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он. — Были какие-то необъяснимые симптомы? Приступы лихорадки?
Он снова приглаживает мне волосы, приподнимая двумя пальцами тонкие светлые прядки, выпавшие под его рукой.
У меня перехватывает горло. Желание видеть здесь Линдена вместо его отца усилилось вдвое, втрое… превратилось во что-то гадкое, вызывая в ушах противный звон.
— Это просто грипп, — говорю я холодно и недоверчиво.
— У тебя отключается иммунная система, — объясняет он. — Сейчас антитела двигаются по твоей крови, пытаясь бороться с инородными бактериями, которых там нет. Возможно, ты пыталась пить лекарства. Это даст тот же результат, то есть никакого. Твои нервы теряют чувствительность. Конечности почему-то немеют, особенно после пробуждения.
Я выдергиваю плечо из его хватки.
— Что вы со мной сделали? — спрашиваю я.
— Милая! — Он смеется. — Ты сама это с собой сделала. У тебя ломка.
Ломка? Нет, этого не может быть! Действие «ангельской крови» закончилось несколько недель назад. Ее просто не могло остаться у меня в теле. К тому же у Габриеля ломка шла гораздо тяжелее, а сейчас с ним все хорошо.
Вон вглядывается мне в глаза, ища там понимание, а я недоуменно взираю на него.
— Да неужели? — говорит он. — Такая сообразительная девушка!
Он явно наслаждается происходящим.
— «Джун Бинз», — поясняет он.
Тут он пускается в объяснения, за которыми трудно уследить, потому что у меня путаются мысли. Кажется, он специально все усложняет. Он говорит что-то насчет голубых «Джун Бинз» — именно голубых — тех леденцов, которые почему-то неизменно оказывались у меня на подносе с едой, даже после того, как Габриель потерял возможность тайком их мне приносить. Это эксперимент для определения наркотической зависимости и сопротивляемости к инфекции.
— Настоящая революция! — восклицает Вон. — Единственный способ устранить зависимость — это постепенное уменьшение дозировки. А если резко прервать прием? Происходит нечто удивительное! Организм начинает отключаться точно так же, как это бывает на последней стадии вируса. Сначала просто недомогание: тошнота, головная боль, а потом тело начинает терять чувствительность, болевые рецепторы в мозгу отмирают. Это немного похоже на смерть от переохлаждения.
Дженна. Ее имя подступает к моим устам, но я не называю его вслух. Вон говорит мне, что именно так убил Дженну. Этот огонь у него в руке — ничто по сравнению с новым взрывом ненависти у меня в душе.
— Я этим горжусь! — заявляет Вон. — Идея довольно примитивная. Чтобы предотвратить заражение гриппом, делают прививку от гриппа — вкалывают вакцину с соответствующим штаммом. Я рассуждал просто: надо воспроизвести штамм вируса и вводить вещество постепенно, в течение нескольких лет, пока организм не выработает иммунитет.
Мне тошно. Тротуар у моих ног покачивается и вздымается. Он убил мою сестру по мужу. Я всегда так думала, по подтверждение догадки оказалось неожиданно болезненным.
— Ты была идеальной кандидатурой, — говорит Вон. — Сначала я наметил Сесилию, из-за ее юного возраста, но беременность изменила процессы, проходящие в ее организме. Я решил ее не трогать. А вот ты… — Он смеется. — Линден сказал мне, что ты отказываешься исполнять свои супружеские обязанности. Он попросил у меня совета, и я сказал, чтобы он не настаивал. Он согласился неожиданно легко. Ему было достаточно смотреть на тебя, давать волю своим фантазиям при упоминании твоего имени. А у меня была уверенность, что в ближайшем будущем ты не забеременеешь.
При одной мысли о подобном разговоре меня снова начинает тошнить. Все те ночи, когда мы с Линденом цеплялись друг за друга, чтобы умерить снедающую нас обоих боль одиночества, были достоянием моего свекра. Наши поцелуи анализировались, наши взгляды и прикосновения были всего лишь сведениями для безумных экспериментов Вона. Я ощущаю себя изнасилованной.
Вон ведет меня к лимузину и открывает заднюю дверцу.
— Не делай глупостей, Рейн. — Он так редко называл меня по имени, что сейчас это меня потрясает. — Мы с этим справимся, как только вернем тебя домой. Или можешь умереть здесь, но тогда я позабочусь о том, чтобы с тобой ушли все обитатели этого дома.
Я знаю, что он говорит серьезно. Заглядываю в машину и вижу широкий кожаный диван, на котором мы с сестрами по мужу сидели, еще не зная имен друг друга. Тогда мы были тремя перепуганными девушками, избавленными от ужасной смерти, но приговоренными к пожизненному заключению. И именно здесь, под съемной крышей автомобиля, мы с Линденом цедили шампанское и приваливались друг к другу, разгоряченные, пьяные и хохочущие до икоты после его первой выставки.
— Садись, милая, — торопит меня Вон, — поехали домой.
