Он смотрит на меня так, что мне становится неудобно, он словно готов обнять меня по-отечески и вытереть струйку крови с моей щеки. Я вздрагиваю. Моя боевая рука зудит, и я хочу ее почесать.
— Теперь я здесь. Хватит тянуть время. Какого Невидимого мне убить первым?
— Знаешь, почему мы сегодня не охотимся?
Мне не нравится болтовня, поэтому я просто смотрю на него.
— В клетках нет места. Иди почисти их для меня. И не уходи, пока не закончишь.
Он снова смотрит на меч, оттопыривающий мне плащ, а потом делает то, к чему я уже привыкла. Он смотрит на своих людей, потом снова на меня, спокойно и оценивающе. В такие моменты он не видит во мне ребенка. Он видит помеху.
Я хорошо знаю Джайна. Лучше, чем он сам себя знает.
Сейчас он думает, смогут ли они отнять мой меч. Позволит ли он своим людям убить меня, чтобы им завладеть. Если я скажу это вслух, он будет до последнего все отрицать. Он верит, что правда беспокоится обо мне. Он бы забрал меня к себе домой, к своей жене, сделал частью своей семьи, дал мне то, чего, по его мнению, мне не хватает.
Но между нами — блестящая проблема в четыре фута огромной мощи. Она все меняет. Я не ребенок. Я — то, что стоит между ним и тем, что он хочет заполучить любой ценой. И он далеко не уверен, что не сделает чего-то очень плохого во имя благих целей.
Мой меч и копье Мак — это единственные орудия, которыми можно убивать Фей. Что превращает их в самый дорогостоящий товар не только в Дублине — во всем мире. В этом Джайн похож на Бэрронса. Он хочет убивать Фей, а у меня есть оружие, которое для этого нужно. Он ничего не может с собой поделать. Он лидер. Причем хороший. Каждый раз, когда видит меня, Джайн инстинктивно тянется к тому, что, как он думает, может у меня забрать. Однажды он, пожалуй, даже попытается.
Я ничего не имею против.
Я такая же.
Я замечаю момент, когда Джайн решает, что рисковать пока не стоит, потому что он все еще не уверен, что я не убью кого-то из его людей, а то и его самого. Я поддерживаю эти его сомнения — в его подсознании, откуда подобные и берутся.
Он говорит что-то милое, но я не вникаю. Джайн хороший человек, в прямом смысле этого слова. Но менее опасным он от этого не становится. Некоторые считают, что я немножко шизанутая со всеми своими суперсилами. Это не так. Я просто вижу, как люди выдают себя. Вижу мелочи, на которые другие не обращают внимания, к примеру, какие мускулы напрягаются в пальцах, когда они смотрят на меч и представляют, каково это — сжимать его в руке, или как отводят глаза, когда говорят, будто их радует, что это моя ответственность, а не их. Забавно, как сознание и подсознание разделяются, словно вообще друг с другом не контачат. Чуваки, они постоянно контачат. Я эмоциональный теннисный мячик между двумя ракетками: то я не могу дождаться секса, то считаю сперму самой отвратной в мире вещью. В понедельник я схожу с ума по Танцору, во вторник ненавижу его за то, что мне на него не плевать. Я просто мирюсь с этим, концентрируюсь на том чувстве, которое испытываю чаще всего, и держу рот на замке с остальными. Но у большинства людей Ид
[16]
и Эго
[17]
живут на разных этажах сознания, в разных квартирах, и двери между ними заколочены фанерой, будто между кровными врагами, которые ни за что не хотят встречаться.
Ро считала, что все эти подсознательно-сознательные дела имеют какое-то отношение к тому, какой я стала. Она говорила, что у меня какая-то синестезия и все отделы моего мозга контактируют друг с другом. Старая ведьма всегда играла со мной в психоаналитика (ну да, она была психом, а я аналитиком). Она говорила, что мои Ид и Эго — лучшие друзья, они не просто живут на одном этаже, они спят в одной постели.
И мне это нравится. Освобождает кучу места для других вещей.
Я стартую, настраиваюсь и делаю то, в чем я профи.
Убиваю.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
«И все бум, чика бум, бум-бум, чика бум»
[18]
— Что это за место? — спрашиваю я у Риодана.
— У тебя же много тайников в городе, детка.
Я не говорю «да». Все равно в последнее время мне кажется, что тут все и всё обо мне знают. И он не говорит: «Вот и у меня тоже». Когда Риодан становится разговорчивым, это не к добру. Его тянет на философию. От этого я зеваю. Есть наблюдения и факты, которые помогают выжить, например умение «прочесть» Джайна, а есть философия. Совершенно другое дело. Меня от нее тошнит.
Мы стоим на бетонной погрузочной эстакаде под дверями промышленного склада на северной окраине Дублина. Риодан привез нас сюда на «хамви»
[19]
. Он припаркован за нами и почти невидим в темноте — черный на черном, у него даже колеса и окна черные. Такую штуку я бы водила. Если б нашла. Но я не нашла. Офигенная штука. А я думала, что это у Бэрронса классные тачки.
Я начинаю свое расследование. Снаружи здания фонарей нет.
— Чувак, у тебя есть защита от Теней?
— Не нужна. Внутри нет ничего живого.
— А как насчет ребят, которые приходят и уходят?
— Только днем.
— Чувак. Ночь. Я здесь.
Он смотрит на меня, смотрит на мою голову, и его губы дрожат, словно он пытается не расхохотаться.
— Тебе не нужно это… Чем бы оно на хрен ни было.
— Не собираюсь умирать из-за Теней. А это — МакОреол. — Первым делом сегодня утром я вернулась к Танцору и забрала свои вещи.
МакОреол — гениальное изобретение. В одном только Дублине оно спасло тысячи жизней. Его назвали в честь моей бывшей лучшей подруги Мак, которая изобрела велосипедный шлем, покрытый лампочками по бокам и сзади. Я добавила к своему пару кронштейнов, чтобы свет лучше прикрывал меня на быстром ходу. (Хотя мне всегда было интересно, смогу ли я промчаться сквозь Тень на сверхскорости без него.) Ореол дает полную защиту от Теней. Я слышала, что эти твари рассыпались по всему миру. В Дублине у всех есть МакОреолы. Я долгое время каждый день делала их и доставляла выжившим. Некоторые говорят, что Тени ушли из Дублина. Отправились искать более тучные пастбища. Но Тени подлые, и, чтоб убить тебя за доли секунды, достаточно и одной. Я не хочу рисковать.
— Что общего у этого места с твоим клубом? — говорю я.
Он смотрит на меня взглядом, в котором читается: «Чувиха, если б я знал, стал бы я обращаться за твоей жалкой помощью?»
