Ее не минует такая судьба. Он никого не пощадит. Его волнуют только он сам и ему подобные.
Она считает, что он не зверь, как Бэрронс. Что он более цивилизован. Она права, лоска у него больше. Но от этого он становится только опаснее. С Бэрронсом ты ожидаешь большой подставы. С Риоданом не понимаешь, чего и ждать.
Он ведет себя с ней так, словно ей четырнадцать, а он нормальный взрослый, который взял ее под крылышко. Словно ему нужны ее навыки детектива, как Бэрронсу нужна была Мак, и она, как и Мак, на это ведется. Он выкладывает костяшки домино так, чтобы они легко посыпались, когда он решит их толкнуть, он бережет энергию, чтобы не пришлось охотиться за ней, когда он решит ее убить.
У таких ублюдков для женщин отведена лишь одна роль. А она еще недостаточно взрослая. Пока. Я не могу решить, что хуже — то, что он убьет ее, пока она не выросла, или дождется и сделает ее одной из бесконечного ряда своих любовниц.
Она не из тех, кому место в этом бесконечном ряду. Такую, как она, можно встретить единственный раз в жизни. И если облажаешься с ней, тебя ждет особое место в аду.
Она вдруг уносится от него далеко вперед. Она злится. Я улыбаюсь.
Вытаскиваю нож, завожу руку за плечо и чешу им спину. Кровь щекочется. Я вздыхаю с облегчением, но это ненадолго. И спать хреново. Спина зудит все время, а человеческие лекарства на меня не действуют. Я выгибаюсь, чтобы удобнее было чесаться.
Нож с глухим звуком натыкается на кость. Я пилю ее зазубренным лезвием, но не могу добиться нужного угла. У меня нет друзей, которые были бы мне рады, нет никого, кто предложил бы помощь. Я пытался уговорить папу отрезать их с моей спины. Он сказал, что они соединяются с позвоночником и это меня убьет. Я не верю. Ничто меня не убьет. А они зудят. И я хочу отделаться от них почти так же сильно, как начинаю хотеть ими пользоваться.
Хреновы крылья.
Как все забавно вышло. Дэни убила принца Невидимых, чтобы спасти Мак, а я превращаюсь в его замену. Но это не ее вина. Мак виновата. В том, что ее нужно было спасать. Позже она заставила меня съесть то, к чему я в своем уме ни за что не прикоснулся бы.
Интересно, будут ли мои крылья такими же огромными, как у Крууса. И каково это будет — лететь в ночном небе с ним и двумя остальными. Иногда ко мне приходят видения о том, как мы, четверо, кружим над городом, черные крылья взбивают воздух, заполняют небо, окутывают мир. Я слышу звук, который издаем мы четверо, звон из глубины наших тел. Есть особая песнь принцев Невидимых, от которой стынет кровь, иногда она звучит у меня в голове, когда я сплю. Зов Дикой Охоты горит в моей крови.
Я возвращаюсь к углу маленького кирпичного здания, на крыше которого стоят тепловые насосы, и трусь спиной об угол, чешусь, наблюдая, как они движутся в направлении металлической двери прямо в земле.
Он поравнялся с ней, и теперь они идут рядом.
Она скользит сквозь ночь. Он пробивается, как боксерская перчатка с лезвиями на костяшках. Там, где проходит она, мир становится лучше. Он же оставляет кровавые следы и кладбища костей.
Он поднимает дверь, свет рвется из дыры в земле, и она спускается — мой ангел спускается в грязный ад.
Он приседает на корточки на краю и смотрит ей вслед. На секунду мне становится видно настоящее выражение его лица.
От которого мороз пробирает даже такую ледяную тварь, как я.
Мне знакомо это выражение. Я видел его на собственном лице.
А потом этот сукин сын смотрит вверх, на меня, и в этот раз я не сомневаюсь в том, что он меня видит. Он смотрит прямо на меня и с издевательской улыбкой склоняет голову. Я отвечаю холодным кивком, который говорит: «Да, да, я тоже тебя вижу. Берегись».
Я не могу понять, настоящее ли то, что он мне показал, или это одна из его игр. Его не зря называют мастером манипуляций. Бэрронс проламывает головы. Риодан выворачивает их наизнанку.
Бэрронс тебя выпотрошит. Риодан заставит выпотрошиться самостоятельно. Он нажимает на кнопки и тянет за ниточки, дирижируя ситуацией по личному, холодному плану социопата.
Мне больше нравилось думать, что он собирается просто убить ее.
Я прекращаю чесаться.
Мне нужны эти крылья. С ними будет удобнее принять бой.
Риодан теперь ходячий мертвец.
Если он не всерьез показал мне то, что показал, если он играет со мной — он выбрал не того принца Невидимых. Я убью его задолго до того, как он соберется убить ее. Я знаю, как ведут себя такие, как он. Я сам становлюсь таким.
Если он был серьезен, то тем более обратился не по адресу. Потому что, если это правда, он видит в ней то же, что вижу я.
Он знает, что ее стоит ждать.
И когда придет время, он собирается стать для нее единственным. Вот почему он держит ее при себе. Для тех, кто живет вечно, пара лет не слишком долгий срок.
Если речь идет о том, кого действительно стоит ждать. О девушке, которую можно встретить лишь один раз в жизни.
Пара лет для таких, как мы, — мгновение ока. Женщины сдаются нам, ломаются с легкостью гнилых тыкв после Хэллоуина. Секс для меня перестал быть чем-то легким. Я всегда сдерживаюсь. Человеческие женщины слишком хрупкие.
Но не эта.
Он видит ее так же, как я: в семнадцать, двадцать, тридцать. Поверх нее четырнадцатилетней он видит женщину, в которую она превратится.
И собирается ее получить.
Через. Мой. Хренов. Труп.
А я не могу умереть.
Но я знаю, что один подобный ему недавно умер, и знаю как.
Я слышал, что в небе над ночным городом летает Охотник, который любит элиту Невидимых.
Скоро у меня будут крылья, чтобы его найти.
Мои суперсилы возвращаются в трех кварталах от Честерса. Я знаю, потому что всю дорогу назад пыталась стучать пальцем по бедру — на суперскорости. И наконец получилось. У меня пока что не выходит двигать только глазами, как делает Риодан, но я тренируюсь, и определенные части тела удается ненадолго ускорить. Единственная проблема в том, что в месте соединения ускоренного элемента с телом все сводит, словно я перенапрягаю мышцы и они начинают возмущаться, типа «что за фигню мы тут делаем», конфликтуя друг с другом.
Но я не рискую ехать в «Хамви» с чуваком, который будет счастлив узнать, что иногда я становлюсь беспомощной, и при этом практиковаться в стоп-кадрировании всем телом. Если он резко затормозит, я вылечу через ветровое стекло и к обычным моим синякам на несколько дней добавятся порезы.
Я с раздражением смотрю на него.
— Почему на тебе никогда нет синяков? — Что же он такое? Исключение по всем пунктам? Если так, то к чему отнести меня? Я не узнаю ответа, потому что не вхожу в его внутренний круг. И ладно. Вот уж куда мне не хочется.
