Я не хочу оборачиваться. Мне не нравится ни одна из этих возможностей. Если это не Риодан, я сошла с ума. Если это Риодан, чуваки, мне конец.
— Обернись, детка.
Я не могу заставить себя двигаться. Я не могу уложить в голове тот факт, что он стоит за моей спиной. Я дрожу, как листок на ветру. Я! Что за фигня со мной творится? Я же круче всех! Я ничего не боюсь.
— Живо.
Я глубоко вдыхаю и оборачиваюсь. И вглядываюсь в его лицо, его тело, в то, как он стоит, в то, как он смотрит, в его высокомерную слабую улыбку.
Это либо Риодан, либо его идеальный клон.
И я делаю то, во что не могу поверить. Я ненавижу гормоны, ненавижу Честерс и жутко ненавижу Риодана. Я никогда и ничем не смогу это исправить!
Я начинаю реветь.
Риодан отворачивается и шагает к лестнице.
Я несчастно тащусь за ним. Весь чертов клуб смотрит, как Дэни Мега О’Мелли плачет и тащится за Риоданом, не говоря ни слова, как собачка, которой дали команду «К ноге!». Поверить, на фиг, не могу. Я ненавижу свою жизнь. Я ненавижу себя. Ненавижу свое глупое лицо. Я хочу выпалить: «Он сломал мне ребра, и я плачу от боли, потому что одно из них воткнулось мне в легкое, но я крутая, я надеру ему задницу и буду в порядке, а потом и вас отпинаю тоже!», чтобы сохранить лицо, но я совершенно уверена, что, если скажу хоть слово, он правда сломает мне ногу. Я злобно вытираю глаза. Мои глупые, девчачьи, предательские глаза, с их глупыми девчачьими предательскими слезными железами.
Абсолютно весь клуб замолкает. Люди и Феи расступаются, оставляя для нас широкий проход. Я никогда раньше не шла вот так через позорный строй, и это зверски меня раздражает. Джо стоит там, с побелевшим лицом, и переводит взгляд с меня на Риодана, и снова на меня. Пусть она для него и стала «вкусом месяца», но по ее лицу я вижу, что она боится на него давить. Она одними губами говорит мне: Извинись! Прогнись! Иначе он тебя поломает!
Да через мой труп. Мега не прогибается. У основания лестницы на верхний этаж я прохожу мимо Лора. И отворачиваюсь: невыносимо же, что он видит меня такой слабачкой. Он наклоняется ко мне и очень тихо говорит мне на ухо:
— Детка, похоже, ты только что спасла себе жизнь этими слезами. Я думал, у тебя слишком большое эго и слишком мало здравого смысла, чтобы понять, когда надо включить гидранты. Он не выносит женского плача. Каждый раз на этом обламывается.
Я смотрю на него. Он мне подмигивает.
Я сверкаю на него глазами, потому что голосом мне пользоваться не разрешается. Глазами я говорю: Я не женщина, я не плачу, и я ничего не боюсь.
— Он может мириться с тем, что не способен тебя контролировать, пока ты позволяешь миру верить, что главный он. Он здесь король, милая. Королям нельзя бросать публичный вызов.
Никто меня не контролирует. И не будет, — рычат мои глаза. И я буду бросать вызов кому захочу, где захочу и когда, на фиг, захочу!
Он улыбается.
— Я слышу тебя, детка. Громко и отчетливо. Просто запомни, что я сказал.
Я выпячиваю подбородок и следую за Риоданом по лестнице.
Он поворачивается ко мне, как только я закрываю дверь.
— Прекращай. Ты не плачешь. Я не ожидал, что ты будешь плакать. Прекрати. Сию же гребаную секунду.
— Я не плачу! Мне пыль в глаза попала, когда ты швырнул меня в колонну. И я рассчитывала, что мертвые люди остаются мертвыми! Так что, кажется, мы оба разочарованы, а?
— Так вот что ты чувствуешь? Разочарование? Ты видела, как я умираю, выпотрошенный, а теперь я стою перед тобой живой, и ты разочарована?
— Я что, только что услышала целых три вопросительных знака?
— Не смей сейчас со мной выделываться! — Он швыряет меня обратно в стену, так сильно, что я чувствую, как дребезжит под моей спиной стеклянная панель.
— Тебе плевать, что я чувствую! Всегда плевать. Ты просто командуешь мной и ждешь, что я буду слушаться, и злишься, когда я этого не делаю. Я для тебя ничто, так что не притворяйся, будто вот так прям важно, что я тут чувствую!
— Чувства становятся стержнем для верности. Или не становятся. Под тобой сейчас тонкий лед, детка. Ты под водой, а мои руки удерживают твою голову. Так что выбирай: «Р» — ты разочарована оттого, что видишь меня живым. И тогда прощайся с жизнью. «В» означает верность. И жизнь. Убеди меня в том, что я должен позволить тебе жить.
Его лицо в дюйме от моего. Он тяжело дышит, и я чувствую в нем готовность к расправе. Лор сказал, что мне стоит использовать слезы, чтобы манипулировать им. Но я ни за что не опущусь до таких жалких методов. Я такая же большая и страшная, как он.
Он живой. Он здесь. Наезжает на меня. И без сомнения со временем — после того, как меня прикончит — прикажет мне отчитаться о проделанной работе.
Мы вернулись к тому, кем были. Робин и Бэтмен.
Он жив.
Слезы льются из моих глаз.
— Прекрати! — Он опять швыряет меня спиной в стену, так, что у меня зубы клацают, но идиотские слезы не останавливаются.
Я использую силу рикошета, чтобы врезаться в него изо всех сил. Он хватает меня за запястье, когда я его бью, и, отлетая, утягивает за собой. Мы врезаемся в его стол. Я перелетаю через столешницу, перекатываюсь и вскакиваю на ноги, отбрасывая волосы с лица.
Грохаю ладонями по столу и рычу поверх столешницы:
— Не думай, что я бы этого не сделала, если бы могла! Ты думаешь, мне нравится сопливиться перед всем твоим гадским клубом? Перед тобой? Ты дурак идиотский! Что ты вообще делал возле той стены?! Как ты оказался именно там, именно тогда, когда мы вышли? Я имею в виду, кто из нас такой невезучий? Да с тех пор как я с тобой тусуюсь, моя жизнь превратилась в полный кошмар! Не мог ты просто оставаться мертвым?!
Он тоже грохает ладонями по столу, так сильно, что столешница трескается посередине.
— Меня. Не. Убеждает.
Я злобно смотрю на него сквозь слезы.
— Я и не пытаюсь! Я никого ни в чем не убеждаю. Так что либо принимай меня как есть, либо отвали! Я не буду изменяться ни ради тебя, ни ради кого-либо другого, и я ни фига не притворяюсь. Если ты думаешь, что, переломав мне все кости по одной, ты чего-то добьешься, кроме переломанной меня, то, блин, удачи!
Я снова всхлипываю и понятия не имею почему. Просто ощущение такое, словно с тех пор, как я вышла из стены с Алой Каргой за спиной и увидела, как она убивает Бэрронса и Риодана, меня скрутило в большой болезненный узел; и в миг, когда я увидела, что он живой, правда, по-настоящему живой, и мне не придется до конца жизни ходить с его смертью в голове, видя перед собой его гадскую самодовольную улыбку, — этот узел ослаб, а когда он ослаб, все во мне облегченно вздохнуло… Где-то внутри у меня, кажется, был целый колодец слез. У всех, наверное, есть такой вот запас, и если эти слезы никогда не выпускать, то, как только одна все-таки проберется наружу, дамбу прорвет, и поток будет уже не остановить. Ну почему никто никогда не рассказывал мне правил этой жизни? Если б я знала, как оно работает, я бы где-нибудь пряталась и ревела там, пока не нареву свою норму! Это хуже, чем стоп-кадрировать не с той ноги. Эмоции просто катятся кувырком, я не могу ничего контролировать.
