Он паясничал, но ему было не по себе, и его морщинистое лицо имело нездоровый желтоватый оттенок.
— Все шутите? — спокойно спросил Павел.
Геннадий поежился. Тон Малышко ему не понравился.
Их разговор прервал стук в дверь. Через секунду на пороге нарисовался Дмитрий Валерьянович Леонов, и следователь передал ему черный мешок, лежащий на полу.
— Вот… Посмотрите. Ребята нашли. Мне кажется, это не то, но я все-таки не эксперт.
— Посмотрим, проверим, — пообещал Леонов певучим голосом.
— Что с отпечатками пальцев?
— Обрабатываю. Кстати, ручку двери триста третьего кто-то тщательно протер. На ней должно быть гораздо больше отпечатков, учитывая, сколько народу толкалось утром в номере…
— Ладно, продолжайте работу. Как только…
— Так сразу, — договорил за него эксперт. — Ладно, я пошел.
Забрав черный мешок, который определенно таил в себе нечто важное для следствия, он удалился величавой походкой римского патриция.
Дмитрий Валерьянович был человек ироничный и отлично знал, что иронию можно выражать разными способами. Он прекрасно сознавал важность своей профессии, но это не мешало ему относиться к своим обязанностям с юмором.
— Вы нашли нож? — напрямик спросил Геннадий, буравя сидящего напротив человека взором.
— Следствие идет. — Павел предпочел отделаться общей фразой, которая ничего не значила — или же, наоборот, значила очень много.
— Да? И куда же оно идет, осмелюсь спросить?
— В нужном направлении, можете не сомневаться.
Геннадий уже готов был ответить: «Главное, чтобы оно не зашло в нужник», и в других обстоятельствах стал бы даже гордиться своим каламбуром. Однако оператор вспомнил, что его собеседник, как-никак, действительно ведет расследование, что только от Малышко зависит, как быстро он найдет убийцу Наташи, а если его злить, он, пожалуй, может учудить какую-нибудь пакость или вообще обвинить не того человека.
Поэтому Геннадий героически проглотил свою дурацкую шутку и решил на время отказаться от насмешек.
— Горничная что-то вспомнила? Что-то ценное? Вы так долго с ней беседовали…
— Да, она подтвердила мою догадку.
Оператор поглядел на замкнутое лицо Павла и понял, что хоть так, хоть этак, а ничего он больше из следователя не вытянет. Однако Спиридонов не намеревался отступать. Он принадлежал к людям, которых любые препятствия только разжигают.
— Скажите, когда именно вы поняли, что перед вами розыгрыш?
— Как только увидел место преступления.
— Да? А что с ним было не так?
Павел улыбнулся.
— Все было слишком киношно, слишком ярко… Красивая женщина в красивом платье лежит на полу с разметавшимися белокурыми волосами, под ней лужа крови, хотя характер раны не предполагает этого… Даже горничная сразу же почувствовала неладное, она заявила мне, что убийство выглядело точь-в-точь как в кино.
— Вот как?
— Я думаю, вы хороший оператор, и картинка у вас красивая, — бесстрастно продолжал следователь, вертя в пальцах ручку, чем подспудно раздражал Геннадия. — Но вы не знаете тонкостей нашей работы. С количеством крови вы переборщили, и вообще лужа как таковая была излишней. Но это уже особенности киноэффектов, к которым вы привыкли. Сама девушка лежала очень спокойно и выглядела вполне эстетично, а ведь когда человека убивают, он сопротивляется до конца, сколько хватит сил, и отбивается всем, чем может, — ногтями, зубами, любыми предметами… и когда потом мы обнаруживаем труп, картина вовсе глаз не радует. Кроме того, обращали на себя внимание разные нестыковки. Например, тело было еще теплое, на лицо был наложен макияж, но цвет кожи на руках и шее был неестественный, как у человека, который умер несколько часов назад. Когда я присмотрелся, я заметил, что имею дело с очень искусным гримом. Значит, в деле участвовал гример, но зачем вообще гримировать кого-то под мертвеца?
— Короче, мы с ходу себя выдали, — вздохнул Спиридонов.
— В общем, да, но я-то на работе видел немало трупов и чувствовал, что розыгрыш розыгрышем, но передо мной лежит мертвец. Когда я высказал вслух свои соображения, Евгения заявила, что ничего не знает насчет розыгрыша, а труп есть труп, потому что все признаки налицо. Зрачки не реагируют на свет, нет пульса и прочее. И когда мы увидели настоящую рану, которая была почти незаметна из-за вашей бутафории — в частности, киношной крови на одежде, — я понял, что произошло. Несколько человек выдумали, как им казалось, веселую шутку, а потом кое-кто претворил эту шутку в жизнь. Капитан Теличкин по моему поручению спустился в холл и стал следить за членами съемочной группы, как они реагировали на новость об убийстве. Я был уверен, что те, кто участвовал в розыгрыше, обязательно себя выдадут, так или иначе. Ваша пятерка сразу же обратила на себя внимание, Геннадий Ипполитович… да еще потом вы и ваши сообщники на допросе упорно говорили о потерпевшей в настоящем времени, как будто она была еще жива…
— И к какому же выводу вы пришли?
— Я считаю, что совпадение фальшивого и настоящего убийства вовсе не случайно. Проще говоря, убил Наталью Теплову тот, кто знал о вашем розыгрыше. Вопрос: кто о нем знал?
— Мы шестеро, — хрипло ответил Спиридонов. — Наташа, я, Зина, Лариса, Андрей и Коля.
— Больше никто?
— Я никому не говорил о том, что мы собирались предпринять. За остальных не поручусь. Но вообще, судя по поведению других членов группы…
— Да?
— Я не думаю, чтобы кто-нибудь из них узнал о розыгрыше.
— Разумеется, — усмехнулся Малышко. — Если кто-то узнал о вашей шутке и использовал ее для убийства, он уж точно не стал бы выдавать себя. Чисто теоретически, когда вы задумывали розыгрыш за вчерашним ужином, кто-нибудь мог вас слышать?
— Не знаю, — пробормотал оператор, морща лоб. — В ресторане играет громкая музыка, к нашему столу посторонние не подходили. Ну, может быть, официантки слышали что-нибудь…
— То есть какая-то информация могла просочиться?
— Ну… В принципе, да.
— Как вы для себя объясняете то, что случилось? Я имею в виду убийство.
— Я не знаю, — еле слышно ответил Геннадий.
— Вы подозреваете кого-нибудь конкретного? Подумайте как следует, прежде чем ответить.
— Я уже сто раз думал на эту тему. Мне кажется, это был кто-то со стороны.
— Например?
— Какой-нибудь псих. Не знаю!
— Наталья Викторовна жаловалась на какие-то угрозы? Было что-то, что могло ее насторожить?
— Нет. Ничего такого не было. По крайней мере, я ни о чем таком не знаю. Но, мне кажется, только псих мог ее убить.
— И больше никто?
