– Вот поганцы-то, сквернавцы, чертова кровь! Чуть было не зашибли меня совсем. Чтоб им, негодяям, на том свете вечно в аду гореть! Чтоб у них, у гадин, все руки поотсыхали да ноги поотвалились, чтоб никогда не видеть света всему их скотскому племени и впредь до девятого колена! – негодующе разразилась она целым потоком ругани, и если хотя бы один пункт ее проклятий свершился, то судьба Клары Оттовны была бы совсем не завидна.
– Успокойтесь, баба Люба, – сурово прервал я ее анафему. – Лучше расскажите, каким образом и когда вы завладели церковной утварью и как вам удавалось все это время водить всех нас за нос?
– А что об этом теперь говорить, утащила подлючка все оклады, всю посуду… Не об этом сейчас надо думать, надо соображать, как отсюда выбраться.
– Не волнуйтесь. Мои знают, куда я поехал, так что через пару часов нас отсюда вызволят, но руки мне развязать все-таки надо.
– Как же я их тебе развяжу, когда у самой за спиной спеленаты?
– Зубами, – уже имея некоторый опыт, посоветовал я.
– А ты мне их дал? – ехидно спросила баба Люба и мелко рассмеялась.
– Чего? – не понял я.
– Зубы эти самые, которыми я должна тебя развязать. Я уже позабыла, как они клацают, а ты мне такое говоришь. Лучше уж ты меня развязывай своими зубами.
– Не могу, – проклиная тестевский кулак, чуть не заплакал я. – У меня их тоже нет.
– Вот незадача-то. Слухай-ка сюда, там у меня в конце подпола стоит столб-подпорка, а в нем вбита старая и ржавая скоба. Края у нее все в зарубках и шершавые. Попробуй перетереть о нее веревку.
Деревенской бабке ума и смекалки не занимать. На коленях, в полнейшей темноте, периодически стукаясь лбом о стены и ведомый указаниями бабы Любы, я наконец нашел нужный столб со скобой и, как тоскливая сука, заерзал по нему задом.
– Баба Люба? – между делом спросил я. – А откуда взялся этот Паша?
– Так он в подполе сидел, я ведь тебе мычала и глазами показывала, а тебе хрен по деревне. Пока ты с ней разбирался, он тебя из подпола-то за ноги и дернул. Не слушал ты меня, вот и результат. Как там у тебя? Ладно получается?
– Не очень, шнуры-то капроновые, но потихоньку дело идет. Ты мне лучше расскажи, как серебро перекочевало от Марии Андреевны в твои казематы?
– А его у Маньки и не было. Она вообще не знала, что оклады уже года как четыре у меня в подполе зарыты. Она до самой своей смертушки так и думала, что они в подвале под церковью схоронены.
– Не надо мне дуть в уши, баба Люба, я отлично знаю, что она давно перенесла оклады из хранилища к себе домой, об этом свидетельствует ее граненая рюмка, найденная мной в пещере. В нее она вставляла свечу.
– Это не ее рюмка, а моя, и не она перетащила клад, а я сама.
– Значит, она вам об этом рассказала, а вы, бессовестно воспользовавшись ее тайной, присвоили церковную утварь, принадлежащую всему селу.
– Как бы не так. От Марии на этот счет никто не мог и слова-то вытянуть. Послушай, как дело-то было. Когда церковь запретили, то она долго стояла бесхозная, а году в тридцать пятом в ней устроили клуб. Потом, уже после войны, клуб построили новый, в церкви сделали спортивный зал, а меня поставили уборщицей и сторожихой. Но тогда я ничего такого не знала, иначе бы по дурости лет все растрепала по селу и от окладов давно бы след простыл.
Спортивный зал там продолжался долго, ровно столько, сколько жива была школа, и туда ходили заниматься детишки. Марья тогда, хоть и сама была учительшей, на это сердилась, но терпела. Говорила, что хоть так, да стены поддерживают и ремонтируют. А потом школа кончилась, дети разъехались, и спортзал стал никому не нужен. Тогда Григорий Федорович велел хранить в церковном подвале картошку, свеклу, капусту и разные другие овощи. Но сторожем по-прежнему оставалась я. Скоро ты там свои веревки перепилишь? А то я уже вся занемела.
– Скоро, рассказывай.
– Я всегда понемногу пользовалась общим складом – то пару килограммов морковки домой притащишь, то ведерко картошки, а как же на картошке сидеть и домой не принести? Люди ж засмеют. Ну а тут, года четыре тому назад, в самом конце весны своя картошка кончилась у многих. Стала я потихоньку по ночам приторговывать. Ну и в конце-то концов доторговалась до самого пола. Потом меня за такую торговлю хотели судить, да Григорий Федорович отбил. Но дело не в этом: подметая пол, я заметила, что он неровный и в одном месте будто бы вскорячился. Вот тогда-то я все и поняла. Поняла, но никому ничего рассказывать не стала, а уж Маньке и подавно. Все оставшиеся овощи к середине лета убрали и готовились завозить новые. А ключи-то от церкви и от подвала у меня. Так-то вот. Что ты пыхтишь, больно-то?
– Есть маленько. Рассказывай.
– Собралась я однажды темной ноченькой да в дождичек, взяла кой-какой инструмент и в церковку-то занырнула. До утра пласталась, а лаз проковыряла. Привалила его всякими ящиками да мешками и до другого раза. А следующей ночью и добралась до тайника Алексея Михайловича. Потом дело полегче пошло. Стала я день через день понемногу то добро домой перетаскивать. Когда ночью, а когда и днем, потому как сказала, что привожу в порядок помещение для засыпки следующего урожая. Вот так потихоньку все до осени и перетаскала и сразу же замуровала тот ход.
– Умная ты, баба Люба, а зачем ты меня в том подвале замкнула?
– Предупреждала я тебя этим, да и пугнуть хотела, чтоб не занимался ты непотребным делом. И еще сама перепугалась – а вдруг как найдешь тот лаз, увидишь, что ничего в той пещере нету, и пойдешь звонить по деревне. Начнут искать по дворам и, глядишь, дойдут до меня. Все у меня отберут и распродадут Белую церковь по всему свету.
– Значит, имя села сберегала? – чувствуя легкий запах гари, с издевкой спросил я.
– А как же, только так, – охотно согласилась старуха.
– Врешь ты все, баба Люба. В этом случае ты бы обо всем рассказала Марии Андреевне, а ты ведь молчок.
– Не могла я ей об этом рассказывать, потому как она со своей Зойкой снюхалась, а ту стерву я за версту чую, увезла бы она все оклады за границу.
– Нет больше Зои Андреевны, – освобождаясь от пут, сообщил я.
– Да это ж куда она делась?
– Судя по всему, ее умертвила собственная дочь, которая только что была здесь. Вы догадывались, что Клара Оттовна является племянницей Марии Андреевны?
– Почему же догадывалась? Я об этом знала. Она раньше частенько сюда заныривала. Манька ее жалела – как же, сиротиночка. Она ей предлагала жить у нее, да только Кларка в мамашу свою пошла, себялюбка, каких еще свет не видел.
– Почему вы не рассказали мне об этом раньше?
– А почему я должна была тебе все рассказывать?
– Да потому, что я бы все понял, меры принял и не погибло бы столько невинных. Как они догадались, что клад у вас? – развязывая ей руки, спросил я.
