Они не успели обменяться даже парой слов, как произошло сразу два события. Дверь квартиры № 107 распахнулась, оттуда вышел молодой человек в чёрных очках, с бородой и с большой толстой сумкой на ремне, какие носят международные почтальоны в известном стихотворении Маршака. Молодой человек прошмыгнул к лифту. Одновременно открылась дверь квартиры № 106 — и Анастасия Мироновна Петрушкина сказала:
— А вот и она! Пришла наконец? Дети, кушать!
И чуть покосилась на Стасика.
XXXIV
Не знаю, что за хитрое устройство, что за магнит такой имеется у бабушек и дедушек внутри, но они как-то безошибочно определяют, где находятся их внуки. И как только внуки оказываются в пределах физической досягаемости, тут же стараются их накормить.
И напрасно им возражать и рассказывать, что вы сыты. Даже не пытайтесь. Смиритесь, гордые дети. Вымойте руки. Возьмите салфетки. И не разговаривайте за едой.
Но дети и не возражали. Они вымыли руки и взяли салфетки. Анастасия Мироновна, поставив перед ними тарелки с картофельным пюре и куриными котлетами, удалилась в комнату смотреть передачу «А ну-ка, девушки», так что разговаривать за едой никто не мешал. Таня, впрочем, с набитым ртом не болтала, но в паузах тараторила как сорока. Удивившись исчезновению записки из секретного места, она рассказала о подозрительном лилипуте с металлическим предметом и о том, как под её трамвай на обратном пути чуть не попала какая-то собака:
— Я её видела потом, такая рыженькая, глаза умные, сидит возле путей и дрожит от страха, водитель, раз так, затормозил, так что все повалились, и трамвай чуть не сошёл с рельс, и внутри у него, наверное, порвались тормоза, так что он дальше не пошёл, и все вышли и стали ждать семьдесят девятого автобуса, а все трамваи сзади тоже стоят, и оттуда люди на работу опаздывают, и все на остановку, там толпа, автобус пришёл, а они лезут, как дураки, ну я пошла пешком, думала дальше сесть на пятидесятый, а там то же самое, ещё хуже, так что пешком шла всю дорогу, мы уже опоздали, двенадцать скоро, поедим и пойдём, они, наверное, уже вылезли и у входа ждут, записку оставим, чтобы не разминуться…
Таня отхлебнула молока из кружки и принялась за еду. Пока она кромсала котлету вилкой и жевала пюре, Стасик, обдумав что-то, спросил:
— А это точно лилипут?
Таня уже доела и могла отвечать не торопясь. Она рассказала о Менделееве и своём сне, не забыв, впрочем, о доводах Наташи Семёновой, и закончила подозрительным самим по себе посещением Бабаевых пещер.
Стасик, немного подумав, спросил ещё раз:
— А что это за дядька выходил, когда ты возвращалась?
Таня сказала, что это какой-то новый сосед из сто седьмой квартиры. Стасик допил молоко и стал сосредоточенно глядеть на дно кружки с петухами, как бы ожидая найти там что-то очень важное. Затем он спросил снова:
— А где старый сосед?
Наташа задумалась. Старого соседа она помнила — это был весёлый дяденька с длинными волосами, как у певца Дина Рида. Родители с ним здоровались, называя Мишей. Несколько раз Таня видела, как от Миши уходят девушки, всякий раз разные. Ещё Миша любил музыку, эта иностранная музыка из-за стены слышна была Тане вечером, но не мешала ей. Однако чувствительная Анастасия Мироновна держалась других мнений; однажды ей даже пришлось выйти из квартиры, чтобы призвать Мишу соблюдать режим тишины. Миша возражать не стал, был вежлив и звук прикрутил. Это всё, что смогла рассказать Таня о Мише, а когда на его месте появился новый жилец, она толком не знала. Кажется, совсем недавно. Две недели тому назад или около того. Стасик Левченко вздохнул и спросил ещё раз:
— А что насчёт пишущей машинки? Это не он стучит?
Тут настала пора задуматься Тане. Она замерла, крутя в руке маленькое печенье с дырочками, изображающее какого-то зверя, не то слоника, не то мышку: понять точно было невозможно — то ли потому что от долгого употребления форма, на которой изготовляли печенье на кондитерской фабрике имени Г. Котовского, сама потеряла форму, то ли специально, чтобы поощрить пытливые детские умы. Глаза у Тани округлились.
— Слушай… — сказала она. — Станислав Левченко — ты гений. Я всегда говорила. Всё ведь сходится.
Конечно, всё сходилось. Таня вспомнила, что стук пишущей машинки раздавался теперь за стеной каждый вечер, долго не умолкал ночью и возобновлялся с утра. Что он прекращался всякий раз около половины двенадцатого дня. Что пару раз она встречала странного соседа в это время с той же толстой сумкой и один раз видела, как он возвращается домой около семи часов вечера, и сумка его была пуста.
Это значит, что он убил бедного Мишу, поселился на его квартире, наклеил для маскировки бороду и занимается какой-то шпионской деятельностью с помощью машинки. Может быть, например, пишет анонимные письма, как у папы на работе, чтобы честных людей лишали премии и мучили проверками, как бухгалтера Гранта Мартиросовича. Или что ещё похуже.
— Значит, так, — подытожил молчавший всё это время Стасик, когда они с Таней спускались по лестнице — он попался!
XXXV
Марат Маратович и Максим Максимович, между тем, и не думали покидать своего поста у второго подъезда. Они уже прочитали газету «Брюквинская правда», которую предусмотрительно прихватил Португальский из почтового ящика, и теперь обсуждали её материалы. Когда речь зашла как раз о неполадках в работе кондитерской фабрики имени Григория Котовского (статья называлась «Торт с сюрпризом»), из дома вышли рыжий пионер с девочкой Таней из второго подъезда, которую Максим Максимович помнил, как обычно выражаются пожилые люди, «ещё вот такой», а потом встречал в компании, с которой был связан подозреваемый.
К тому, что похититель наживки будет с девочкой, пенсионеры совершенно не были готовы. Как люди знающие жизнь и много повидавшие на своём веку, они понимали, что одно дело — прямой мужской разговор и совсем другое — разговор в присутствии дамы.
Португальский решил начать с доверительной беседы. Он подозвал к себе Таню:
— Девочка, ты с этим мальчиком в одном классе учишься? — начал он. — Ты его знаешь?
— Да, — ответила Таня, — это Стасик Левченко, он в старом городе живёт. А что?
— А то, — не выдержал Голландский, обращаясь уже не к Тане, а непосредственно к Стасику, — что нечего чужое брать. Я тебе, рыжий, говорю.
Стасик подошёл неторопливо к скамейке и поглядел на пенсионеров.
— Здравствуйте, — сказал он, немного подумав. — Я чужого не брал.
— Ага, «не брал»… — передразнил Марат Маратович Стасика. — Ты лучше скажи, куда дел ящик? Я месяц работал, собирал всех. Ты знаешь, какие у меня кузнечики? Золото! Ты куда дел моих кузнечиков?
Доверительной беседы не получалось. Таня задумалась, не подняться ли наверх, не привести ли Анастасию Мироновну.
