— Передавайте ей привет.
Мы не стали уточнять — кому привет: бабушке или лошади, попрощались и пошли на конезавод.
— Дим, ты понял, куда делась дверь? — восторженно спросил меня Алешка.
— Какая дверь?
— Да к этой… к спящей царевне. С сокровищами.
— Тебе это надо? — в свою очередь спросил я.
Алешка даже остановился. И сказал с большим сожалением:
— Ты, Дим, ни о чем не догадался!
И не собираюсь догадываться. Сохнет там эта царевна Несмеяна — и пусть сохнет. И правда, чего ей не сохнуть — в подземелье-то — и с чего ей смеяться среди крыс, пауков и тараканов? Так я и сказал Алешке. Он не ответил. Но промолчал так, будто с обидой и горечью сказал:
— Эх ты!
Вот у него всегда так — догадается, но сразу никогда не скажет.
* * *
Хозяйство бабушки нам очень понравилось. Особенно конюшня. В ней было здорово. Пахло лошадьми, свежим сеном и навозом. В денниках стучали копытами и ржали лошади. А под крышей летали и щебетали вокруг своих гнезд шустрые ласточки.
Алешка тут же разыскал Принцессу и угостил ее корочкой хлеба и кусочком сахара из своего кармана. В Алешкиных карманах всегда что-нибудь полезное найдется. От гвоздей горстью до чипсов врассыпную. Наверное, поэтому у него шорты всегда ниже колен висят.
Принцесса взяла с Алешкиной ладони мягкими губами угощенье, отведала и покивала головой, подбрасывая красивую волнистую челку.
Потом бабушка повела нас на скаковой круг. Там царило большое оживление — бабушкины сотрудники занимались выездкой. Кто-то гонял лошадь по кругу. Кто-то попеременно пускал свою лошадь то в галоп, то рысью. Кто-то посылал свою лошадь брать препятствие. А в сторонке бежали ровно и плавно рысаки, запряженные в легкие двухколесные колясочки — они почему-то называются качалками. Прямо праздник какой-то. Разномастные лошади, разноцветные на всадниках штаны и куртки, веселое ржание, щелканье кнутов, глухой стук копыт и летящий из-под них мелкий гравий.
— Какая прелесть! — сказала мама. Она появилась неожиданно — не усидела дома, тоже захотела посмотреть бабушкино хозяйство. — Люди, лошади! И как все красиво скачут. Особенно вон тот, маленький. На такой ладной лошадке.
Маленький был Алешка, ладная лошадка — Принцесса Галльская. Она бережно несла его мягким стелющимся галопом вдоль дальнего забора.
— Кузнечик на собаке, — одобрительно сказала бабушка. — Из него получится хороший жокей.
— Надеюсь, не очень скоро, — вздохнула мама.
Все это время мама делала всякие снимки своим любимым фотоаппаратом, который папа подарил ей на день рождения. И мама увлеклась. Она снимала все подряд: первое сентября, новогоднюю елку, ворону на подоконнике, бабочку на цветке и муху на тарелке. Даже сделала портрет тети Зины. Папа на него посмотрел и, похоже, еще раз обрадовался, что женился не на ней, а на нашей маме.
Ну и здесь мама снимала все подряд: людей, лошадей, машины, кузнечика на собаке. И при этом с восторгом ахала.
Алешка подскакал к нам, осадил Принцессу, соскочил на землю. Радостный, раскрасневшийся. Будущий жокей в далеком времени.
— Мам, хочешь прокатиться? — спросил Алешка.
— Не очень, — отказалась мама. — Как-нибудь в другой раз. Я лучше полюбуюсь окрестностями.
И мы пошли любоваться бабушкиными окрестностями. Когда мы взобрались на зеленый пригорок, нас окружила неземная тишина. Только в небе позванивали птицы и в траве стрекотали кузнечики. Ну и мама все время приговаривала: «Какая прелесть! Какие неоглядные дали!»
Справа ненаглядные (так Алешка сказал) дали ограничивались сумрачным еловым лесом, слева чуть поблескивала в высокой траве маленькая речка. И высилась вдали приземистая мрачноватая Гремячая башня.
Стоя на верху пригорка, озаренная солнцем, наша мама вскинула руки и в восторге пропела:
— Боже, какой воздух!
— И как его много! — в тон ей подпел Алешка.
Мама с подозрением на него взглянула — насмешничает? — но глаза у Алешки были голубые и чистые, как эти «ненаглядные» дали. Только наливались тревожной синевой при взгляде на башню.
Бабушка присела в траву и с задумчивой улыбкой покусывала травинку своими белыми зубами. Похоже, она была очень довольна, даже радовалась в душе, что нам все это нравится. Будто хвалилась, как художник своей картиной.
Где-то в глубине леса закуковала кукушка.
— Какая прелесть, — умилилась мама. — Кукушка! Настоящая!
— Ненормальная, — сквозь свои белые зубы буркнула бабушка.
— Кто? Я? — с обидой удивилась мама.
— Не замечал, — удивился и Алешка. Тоже с обидой.
— Да при чем здесь ты! — засмеялась бабушка. — Кукушка ненормальная. С дробью.
— Это как? — мы все спросили в один голос.
— А вы послушайте. Как нормальная кукует?
— Ку-ку! Ку-ку! — очень похоже прокуковал Алешка.
— А эта?
Мы прислушались. Точно — с дробью. У нее получалось: ку-ку, ку-ку-ку. И словно в ответ ей тоже как-то ненормально, хрипло и зло каркнул ворон на верхушке Гремячей башни.
Алешка приподнял одну бровь, опустил другую и со значением произнес:
— Не к добру. События назревают.
— Я тебе такие события назрею! — с сердцем пообещала мама. — Что опять задумал?
— Он дохлую боярышню хочет поцеловать, — выдал я Алешку. — В башне.
— Зачем? — удивилась мама. — Тебе живых не хватает. Полкласса в тебя влюблены.
— У них приданого нет, — усмехнулась бабушка. — А у этой сундук с драгоценностями.
— Два, — серьезно сказал Алешка. — И не сундука, а железных чемодана.
— Что-что? — бабушка привстала, а мама села.
Но Алешка подтянул свои шорты и ничего больше не сказал. То ли сказать было нечего, то ли слишком много знал.
* * *
Когда мы вернулись на конезавод, бабушка провела нас в свою комнату, в конце конюшни, пить чай.
Эта комната была как настоящий офис. Лошадиный такой. На всех стенках, как и в городской квартире, висели фотографии ее любимых лошадей, подковы, а на всех полках стояли лошадиные статуэтки. И даже заставка в компьютере скалила громадные лошадиные зубы. Будто шибко умная лошадь смеялась над дураками.
— А это что за осел? — показал Алешка на фотографию, где была небольшая крепенькая лошадка, в самом деле похожая на осла.
Бабушка улыбнулась:
— Это не осел. Это лошадь Пржевальского. А вот это он сам. — И бабушка показала на портрет старинного генерала.
Он был во всяких эполетах и аксельбантах, во всяких орденах на груди и на шее, и в красивых черных усах.
