Где-то стукнула дверь, что-то звякнуло, весело залаяла «злая» собачонка. Выкатилась нам под ноги пушистым шариком, поплясала на задних лапках — доверчиво выразила свою радость незнакомым людям — и опять умчалась в дом.
Он стоял в глубине сада под двумя старыми березами, похожий на крепкий осенний гриб.
Этот дом мне сразу понравился — маленький такой, сказочный, уютный. В таком доме тебя сразу, ни о чем не спрашивая, посадят за стол, чтобы покормить, а потом уложат на теплую мягкую перину, чтобы отдохнуть. И не станут будить, пока не выспишься; будут в это время говорить шепотом, ходить на цыпочках и не звенеть чашками. А потом еще раз покормят и спросят, как тебе спалось и чем тебе помочь. Такой дом всегда нужно иметь в запасе. Мне кажется, и наш родной дом чем-то такой же. Дом, в котором хочется отдохнуть. А иногда и спрятаться.
Распахнулась дверь терраски, спустилась по крыльцу девочка в брюках, вся в сказочных тонах, и красиво пошла нам навстречу. Вот она! — будущая балерина. Она идет нам навстречу, как танцует, легко, пружинисто, гибко — пятки вместе, носки врозь. Ну то есть понятно.
— Тетя Света! — звонко крикнула девочка на ходу. — Дядя Игорь приехал!
Дядя Игорь красиво, с поклоном поцеловал протянутую девочкой руку и щелкнул каблуками драных резиновых сапог, как старый лохматый гусар. Девочка засмеялась и посмотрела на нас.
— Мои юные друзья, — представил нас Бонифаций. — Братья по крови и разуму. А это Олечка. Очаровательное существо.
Тут он явно не преувеличивал. Олечка посмотрела на нас таким теплым и весенним взглядом, такими большими голубыми глазами, что мы с Алешкой разом шагнули вперед и тоже склонили по-гусарски свои головы. Светло улыбнувшись нам, будто только того и ждала, чтобы мы заявились на чаепитие, девочка Оля снова звонко позвала:
— Тетя Света! У нас гости!
На крыльце появилась приятной наружности старушка, вся в розовых тонах, похожая на румяный колобок в переднике.
Ой! — сказала она с удовольствием. — Бонихваций! — И здесь это прозвище вынырнуло. — И пошто вы к нам пожаловали? — приветливо, шутливо пропела молодым голосом.
Чай пить, с баранками, — в тон ей пропел Бонифаций.
Ой! А у нас и баранок-то нет, — старушка сошла со ступенек. — Третьего дня кончились.
А у нас — полно. — И Бонифаций потряс свою сумку.
Ой! Самовар, поди, надо ставить.
Как я заметил позже, бабушка Света всю свою будничную жизнь начинала с этого праздничного «Ой!». Будто все ее удивляло и радовало:
— Ой! Молоко убежало! Ой! Куры в огород забрались! Ой! Кошелку с покупками в магазине оставила!
И под это жизнерадостное «Ой!» все началось и закрутилось. Сам собой появился самовар, откуда ни возьмись возникла корзинка со стружками, шишками и березовыми чурочками.
— Чай во дворе пить будем, под яблоней, — говорила бабушка Света, накрывая столик разноцветной скатертью. — Нынче тепло на дворе. Лешка, заливай водичку. Димка, коли чурбачки. Олька, чашки неси.
Садовый столик стоял под старой-старой яблоней. Ее толстые громадные ветки разметались прямо над землей. Они были все шершавые и мохнатые. И очень теплые, когда касаешься их рукой.
— Антоновка! — сказала бабушка Света. — Настоящая. Ей сто лет скоро будет. Через два дня. Ой, Лешк, ну-ка, сходи за яблочком.
Лешка сразу ее понял. Шагнул прямо с земли на нижнюю ветку, толщиной с бегемота, и пошел по ней вверх, к яблокам. Набрал их в карманы и так же легко и непринужденно спустился к столу.
А на столе уже дымил старый медный самовар с выбитыми медалями на груди. Если издалека на них поглядеть (на стол и самовар), вроде бы как старинный пароход получался. С дымовой трубой.
Бабушка Света нарезала яблок, вырезала из них сердцевинки и разложила эти сочные кусочки по стаканам и чашкам. А потом залила заваркой и кипятком из самовара.
Так-то у нас в Курским по осени пьют, с яблочком. Вкусно? — Еще бы! Да с баранками. Хорошо, что Бонифаций не проговорился о них в электричке. — Я-то сама с Курска. Да вот здеся прижилась. Ой, Ленька, еще налить? Пил так-то когда?
Такто не пил, — сказал Алешка. — Никогда.
Несколько позже я выяснил, что Алешка долгое время был уверен, что чай с яблоками называется на курской земле загадочным словом «так то».
Вскоре разговор за столом под яблоней вернулся в свое русло — Бонифаций заговорил о музее. О том, что будущая балерина Олечка, когда ей исполнится шестнадцать лет, станет полновластной хозяйкой этого дома. И вся наша школа будет ходить к ней в гости и любоваться единственной сохранившейся картиной ее дедушки.
А где остальные-то? — спросил Алешка.
Кто ж знает? Рассеяны по свету. Скорее всего, в частных коллекциях.
А я все время молчал. Пил чай и не сводил глаз с будущей балерины. Она это заметила и, улыбнувшись, покачала головой. Видно, давно привыкла к таким взглядам. А Лешка с хитрой усмешкой поглядывал на меня. Но почему-то время от времени хмурился, будто неожиданно вспоминал что-то нехорошее. Наверное, пропавшего Ростика. Вообще — странно. Что-то часто люди стали пропадать в нашем отечестве. Ростик, Олины родители… И я тоже нахмурился. Тем более что беседа в розовых тонах сменилась разговором в тонах мрачных.
Оказалось, что Олечка заканчивает балетную школу и должна поступать в балетное училище, чтобы продолжить свое балетное образование и выйти на балетную сцену Большого, к примеру, театра. Но чтобы попасть в училище, нужны большие деньги. А где их взять?
Бонифаций, оказывается, добрый человек не только в нашей школе, а в самом широком смысле. Он, оказывается, уже занимался этой проблемой. И уже договорился с каким-то настоящим музеем, что единственную картину художника Малеева возьмут в этот музей как бы в залог. За деньги. Но только тогда, когда Олечка достигнет совершеннолетия. И будет иметь право распоряжаться наследством.
— Пустяки, — сказал Алешка под Карлсона. — Дело житейское.
Бонифаций с надеждой взглянул на него поверх своего стакана. Он знал, какой светлой бывает иногда Алешкина голова.
Но сейчас… Сейчас в ней только ложка в каше торчала.
— Ерунда, — продолжил Алешка. — Я рисую копию этой картины — раз! Мы ее вешаем на мольберт — два! А оригинал продаем за миллион баксов — три с плюсом! На эти деньги Олька будет учиться до глубокой старости.
Оля засмеялась, а Бонифаций нахмурился.
Ты считаешь, это честно?
А честно, что ребенок без денег не может учиться? — воскликнул Алешка.
Ты меня в политику не втягивай, — сказал Бонифаций.
Ну, тогда я что-нибудь другое придумаю, — легко пообещал Алешка.
И ведь придумал! Но об этом — в свое время, в своем месте…
За нашими разговорами незаметно нагрянул ранний вечер. Сильно посвежело. Небо над садом из голубого стало синим, и кое-где на нем уже просвечивали сквозь эту синеву первые звездочки.
