Как и у Бонифация - режиссерское. Во всяком случае, постановки ему удавались гораздо лучше, чем преподавание. И теперь настал его звездный час!…
Я кашлянул.
– Что такое? - встревожился Бонифаций.
Я не ответил ни слова. Только изобразил на лице старательное желание понять его вопрос. Будто я стоял у доски с невыученным уроком.
– Что случилось, Дима? - Бонифаций вскочил так, что кресло отъехало в угол комнаты и ударилось о столик, на котором стоял заросший водорослями аквариум, - рыбки брызнули по сторонам и затаились.
– Говорите погромче, Игорь Зиновьевич, - грустно попросил я. - Я, кажется, начинаю глохнуть. Уши болят.
– За три дня до премьеры? - руки Бонифация взлетели вверх и бессильно упали вдоль тела.
Тут вошел Алешка, в зимней шапке с опущенными ушами. Он ничего не сказал. Только развел руки и приложил их к ушам. Не к своим, естественно, а к шапкиным.
Ноги Бонифация подкосились, и он рухнул бы в кресло, но оно оказалось в дальнем углу. Поэтому Бонифаций рухнул на пол и схватился за голову.
– Это катастрофа! - прошептал он.
– Не очень большая, - мы стали его утешать. - В нашем доме хороший ушной врач…
– Оториноларинголог, - с надеждой выговорил режиссер трудное слово.
– Да… Он очень, очень хороший врач. Он вылечит нас за один сеанс. Но… Это частный врач.
– Понимаю! - радостно вскочил на ноги Бонифаций и зашарил в карманах. - Вам нужны деньги! Я пойду на эту жертву ради искусства.
– Он не деньгами берет.
– А чем? - насторожился Бонифаций. - Надеюсь, не отличными оценками для своего ребенка?
– Ему нужна на время ваша видеокамера с чистой кассетой, - твердо сказал я, поставив первое условие.
Глаза Бонифация стали совершенно круглыми, буйные кудряшки встали дыбом. Он был грозен!
– Это шантаж! - зловеще прошипел он. - Вымогательство. Гнусное притом! Вы спекулируете на моих лучших чувствах!…
– Говорите погромче, Игорь Зиновьевич, - вежливо попросил я. - Мы очень плохо слышим.
– Особенно когда нас обзывают, - добавил Алешка, схватившись за шапкины уши.
– Не ожидал! - Бонифаций зашагал по комнате, то воздымая руки к потолку, то хватаясь за голову. - От вас никак не ожидал. Папа у вас - полковник. С преступностью борется…
– Он мышей боится, - сказал Алешка.
Бонифаций остановился, будто споткнулся.
– А при чем здесь мыши? - подозрительно спросил он.
– А при чем здесь полковник? - спросил я. - Ближе к делу, Игорь Зиновьевич.
– Но вы же могли просто попросить у меня камеру, на время. Без всяких угроз…
– И вы бы дали, да?
Бонифаций немного подумал и все-таки признал правоту наших сомнений.
– К тому же, - приступил я ко второй цели, - это еще не все.
– Ага, - Бонифаций заметно успокоился, понял, что попал в жесткие руки и придется уступить. - Сейчас вы еще объявите, что заложили в раздевалке или в буфете взрывное устройство, не так ли?
– Не так. Не так все просто. Мы дадим вам небольшой сценарий, и вы запишете на магнитофон его исполнение. Силами вашей актерской труппы.
– Ничего не понимаю, - признался загнанный в угол бедняга Бонифаций. - Но, надеюсь, это никак не связано с какими-то противоправными действиями?
– Скорее наоборот, - успокоил его я.
– Ах вот как? - кажется, он начал о чем-то немного догадываться, но предпочел не разбираться в этих догадках до конца. Чтобы не стать соучастником. - Что ж, я к вашим услугам.
Он объяснил нам, как пользоваться камерой, дал чистую кассету и с облегчением выпроводил из учительской. Даже забыв вытащить из камеры кассету со спектаклем «Дурацкое счастье».
За дверью мы перевели дыхание, ухмыльнулись друг другу, но тут опять возник неутомимый Бонифаций и сказал Алешке словами известных героев:
– А вас, Алексей, я попрошу остаться. У меня есть для вас маленькое, но ответственное поручение.
Я не стал дожидаться, когда и для меня найдется поручение, и побыстрее спустился вниз. Когда пришел Алешка и отдал мне камеру, я спросил:
– Что за поручение?
– Так… Ерунда… - и подозрительно быстро перешел на другую тему: - Чучундру сейчас застал. На стене выписывала: «Алешка - казёл».
Ну, это мы еще посмотрим, кто «казёл». Не ее ли папенька?
Дома мы надежно спрятали камеру и кассету и пошли на кухню хвалиться своими успехами в драматическом искусстве.
– Придем, посмотрим, - пообещал папа, не отрываясь от тарелки и газеты.
– А как твои угонщики? - поинтересовался Алешка.
– Как головная боль, - ответил папа, поморщившись.
– Никак не проходит? - посочувствовал Алешка. И покачал головой: - И ничего не помогает, да?
А мама вдруг сказала:
– Если мне не помогает одно лекарство, то я пробую другое.
– О! - вдруг оторвался папа от газеты. - Это мысль! Это хороший совет.
Зря мы тогда не обратили внимания на эти слова. И не задумались над ними.
Но нам было некогда. Не успела мама сказать свои любимые слова: «Ну вот, я вас накормила, а посуда…» - как мы уже были за дверью и звонили в квартиру дяди Федора.
– Здрасьте, дядь Федь. Не хотите завтра покататься на нашей машине?
– Завтра? - задумался он так, будто у него заседание в Госдуме. - Завтра, пожалуй, с удовольствием. А сколько с меня возьмете?
Такого вопроса мы не ожидали, не совсем еще вписались в рыночные отношения. Но Лешка не растерялся:
– Нисколько! Но зато нас тоже покатаете, весь день.
– Заметано, - согласился дядя Федор. - Когда машину подавать?
– В десять ноль-ноль. Ко второму подъезду. Без шума и пыли.
Когда мы вернулись домой, мама спросила меня:
– У тебя уши не болят?
– Нет, - удивился я, не почувствовав вовремя подвоха.
Тогда мама нежно взяла меня за ухо и отвела к мойке, где была аккуратно сложена грязная посуда. За весь длинный день.
Алешка сочувственно повертелся рядом, а потом напихал в ранец баночки с гуашью и кисти и сказал:
– Я - к Ленке! На полчасика.
Это уж слишком.
– Зачем? - спросил я, намыливая тарелки.
Алешка почему-то очень внимательно, будто изучая, посмотрел на меня, помолчал с какой-то глубокой задумчивостью и ответил тоже вопросом:
– У меня могут быть личные дела?
А мои личные дела, значит, гора посуды?
