– Он хочет держать меня взаперти, как в монастыре, – всхлипывала она. – Мы должны будем похоронить себя в этой дыре Шилли.
– Шилли – дыра? Но, мадам, это такое прекрасное поместье. И разве природа там летом не намного приятнее, чем в Париже с его вонью?
– Я ненавижу сельскую жизнь! И, кроме того, герцог делает это не из-за парижского воздуха. В действительности он боится короля, он ревнив… Эта старая борода с усами – ревнивец!
– Старая борода с усами? Но… ему всего лишь тридцать! Это еще не возраст и в конце концов это нормально, когда молодой супруг ревнует, особенно, когда у него такая красивая жена, мадам! К тому же надо признать, что у короля тоже есть определенный шарм…
Маленькая лесть, прозвучавшая в словах Нанон, возымела успех. Герцогиня в конце концов позволила увезти себя в Шилли, думая про себя, что однажды она все равно вернется в Париж!
Как бы там ни было, во время пребывания в Шилли-Мазарини она открыла для себя некоторые странные черты своего мужа.
Ревность в действительности была не единственным недостатком нового господина Мазарини. К этому добавлялась его набожность, которая была так узколоба, что можно уже было говорить о ханжестве. Кроме того, он был необычайно чопорным, что придавало его любовным излияниям, которые всегда были полны достоинства, в высшей степени причудливый характер.
Вдали от Парижа Арман дал свободу своим наклонностям, и несчастная Гортензия вскоре почувствовала себя объектом мелкой ревности, к чему примешивалось такое неистовое почитание «воли господина», что это вскоре сделало ее жизнь почти невыносимой.
Герцог установил в своем владении строгий, почти испанский режим. Герцогине разрешалось разговаривать только с женщинами. Если, по несчастью, она обменивалась со слугой несколькими словами или отдавала ему какое-либо поручение, его на следующий день увольняли.
Кроме многочисленных священников и монахов, с которыми Арман обычно общался, когда не был в армейском походе, никому из мужчин никогда не разрешалось входить в парк. Гортензия содержалась как в гареме и начала страшно тосковать.
Однажды ночью на одном из дворов отдаленного имения вспыхнул пожар, раздуваемый сильным ветром. Все побежали смотреть на него вслед за герцогом и герцогиней. Это было впечатляющее зрелище: высокие, красные языки пламени извивались в ночи и освещали окрестности. Большое количество крестьян с ведрами образовали цепь и пытались, таким образом, усмирить огонь. Все трудились в полную силу, чтобы спасти то, что можно было спасти.
Гортензии показалось, что это сон, когда внезапно она увидела, как ее муж с криком бросился к людям.
– Прекратите! Сейчас же прекратите! Я вам приказываю! Ни капли воды больше! Если вы выльете еще хоть каплю воды на огонь, я заставлю вас высечь!
В то время как все в испуге остановились, герцогиня бросилась к мужу.
– В чем дело, друг мой! Надо погасить пожар! Он бросил на нее взгляд, полный презрения:
– Я знал, мадам, что ваша набожность слаба, – сказал он, – но я не знаю, наберетесь ли вы смелости противиться Божьей воле! Если этот двор сгорит, на то воля Божья. Встаньте все на колени. Он сгорит до основания, чтобы исполнилась Божья воля! Вы тоже, мадам!
И ничего невозможно было сделать, кроме как подчиниться. Гортензия была слишком подавлена, чтобы сопротивляться дальше. В ночном одеянии она склонилась на колени среди перепуганных служанок и автоматически повторяла слова молитв, которые посылал герцог Богу, стоя на коленях во главе своих подданных.
В этот миг Мазарини вспомнил Нерона, который смотрел на горящий Рим и играл при этом на лире. Однако ни герцогиня, ни ее люди, которые будто окаменели, не воспринимали прелести происходящего. Все были рады вернуться в конце концов в свои постели, когда огонь погас сам собой.
– Я хочу тебе сказать, – обратилась к своей горничной герцогиня, возвратившись в свою спальню. – Если бы загорелся замок, герцог заставил бы нас всех сгореть в его пламени под предлогом того, что это воля Божья! Большое спасибо за такую волю Бога! Мой муж, должно быть, сумасшедший.
– Сумасшедший или нет, но, несомненно, очень странный! Нужно признать, у нашего господина герцога иногда возникают своеобразные идеи… Госпожа герцогиня знает, что он предписал деревенским жителям?.. Теперь женщинам и девушкам запрещено доить коров.
– Они не должны больше доить коров? Но почему? Лицо горничной скривилось.
– Госпожа герцогиня не догадывается? Наш господин герцог утверждает, что это противоречит христианской морали. Доение – недостойное занятие для женщин, поскольку оно приводит их к прямому контакту с природными реальностями.
Гортензия рассмеялась. Кто-нибудь что-либо подобное слышал? Она больше не могла удержаться от смеха, когда Нанон добавила, что проблема доения так занимает графа, что он обратился к епископу с просьбой издать указ, согласно которому женщины должны держаться подальше от коров во всем его владении.
зззЭто была лучшая история, которую Гортензия когда-либо слышала, и она дала себе слово развеселить ею своих сестер и подруг, как только вернется в Париж.
Однако горячо желанное возвращение в Париж вышло не таким, на какое надеялась Гортензия. Сначала герцог отказался разместиться во дворце Мазарини, дескать роскошь может привести к расслаблению характера. Придется въезжать в его старую квартиру в Арсенале. Затем он запретил своей жене все посещения. Она больше не имела права видеться даже со своей кузиной мадам д'Орадур, жившей в Арсенале.
Герцог дал также строгое указание в отношении выездов своей жены. Как только она велела запрягать, он приказывал распрягать, и поэтому бедной Гортензии не оставалось никаких других развлечений, кроме семейных ссор.
От этого развлечения лишившаяся свободы Гортензия редко отказывалась. И когда ее итальянский темперамент просыпался, стены Арсенала дрожали от громких голосов и бранных слов, которые можно было услышать только на некоторых улицах Неаполя.
Ко всем несчастьям, несмотря на свое настроение и сумасбродные идеи, Арман продолжал любить свою жену. Он был влюблен в нее так же, как и в первый день. Его безрассудные меры предосторожности были лишь результатом глубоко засевшего в нем страха: он боялся потерять Гортензию…
Она была очаровательна и поэтому слишком кокетлива. Несчастный герцог не знал больше, каким святым он должен довериться. Если он не вымаливал помощи у Бога защитить его жену, то докучал своими проблемами всем святым в раю и в конечном счете опускался до мелочей, делавших честь лишь педантичному обывателю.
В такой обстановке случилось то, что и должно было случиться. Бояться – не значит убегать от опасности, а проявлениями ревности, как известно, в большинстве случаев достигают противоположного результата, причем у жертвы подобной ревности развивается необузданное стремление к свободе.
